Томление духа

Липшиц слушал несколько озадаченный пафосом хозяина.

— Дайте этому народу свободу, отпустите его, — убеждал Слязкин собеседника. — Не топчите его вашими каблуками. Извините меня, — вдруг прервал он себя и доверчиво склонился к Липшицу, — ведь вы, наверное, крещенный?

Липшиц усмехнулся слову «наверное».

— Нет, я еврей. Не думаю, чтобы я когда-нибудь переменил веру.

Лицо хозяина расплылось в блаженной улыбке.

— Чудесно! Чудесно — воскликнул он. — Как вы это сказали! Я сразу подумал, что вы именно должны так ответить. Говорю вам: наступит время, и погибнут маломеры. Уже слышатся трубные звуки… уже… уже, и тогда вы вспомните мои слова.

Катерина внесла чай и закуску. Хозяин расщедрился и вытащил из-за шкафа бутылку красного вина.

— Я так рад, что вы вздумали зайти ко мне, — говорил Михаил Иосифович. — Я слушаю вас с величайшим интересом. Этот вечер будет роковым в моей жизни, — загадочно улыбаясь и тряся головой кончил он.

Липшиц мало-помалу увлекся темой, и его худое, изможденное голодом лицо оживилось. У него были короткие жесты, несоответствующие словам; он вбирал воздух глотками, как рыба, говорил очень искренно, но вокруг рта и около скорбных, оттянутых вниз глаз летала неуловимая усмешка. Как будто гость посмеивался не то над собеседником, не то над самим собою. И точно такая же тень улыбочки была на лице Слязкина. Он кивал головой, восторженно вставлял свое «а», умилялся, его детские глаза загорались, но скрытый, неродившийся смешок не исчезал.

Липшиц говорил:

— Прежде жизнь была механически прикреплена к той среде, в которой родилась. Протоплазма есть частица материи, возымевшая собственную волю, помимо волн абсолюта. Цветок и дерево неподвижно прикреплены к земле, животное уже движется, человек же приспособляет волю абсолюта к своей воле; его внешняя связь со средой, которая олицетворяет материю, все более и более нарушается. Человечество, разбившись на нации и государства, искусственно прикрепило себя к земле, к территории. Война за территорию — это война за целость нации. Но разве стадия государства является окончательной? Не есть ли она только переходная форма, подобно тому, как переходной формой жизни является дерево, корнями уходящее в землю.

— А! — крякнул Слязкин и закивал головой многозначительно прищурив глаз.

— Еврейство уже пережило стадию государственности. Это нация без территории, государство в духе, в идее, а не в вещественном смысле. Его невозможно ни завоевать, ни уничтожить, ни взять в плен. Сражаться с ним то же, что размахивать саблей против умозаключений Спинозы.

— Удивительно! — сказал Слязкин.

— Можно завоевать буров или каких-нибудь албанцев, но как завоевать дух, идею? Игрушки, которыми забавляется огромная часть человечества, давно устарели для еврейства. Оно выросло из детских штанишек, которые еще носят организованные государства. Не случайность, что разрушен Иерусалим и что сравнено с землей здание храма. Это историческая необходимость, рост еврейства, дальнейший и необходимый этап в жизни этого народа.

— В жизни всего человечества! — проговорил Михаил Иосифович, торжественно подняв худой пальчик, вымазанный чернилами со вчерашнего дня.

— Если хотите — всего человечества, — согласился гость, и тень иронической улыбочки окутала дымкой его скорбные глаза. — Евреям не плакать надо о разрушении храма, не посыпать голову пеплом, а гордо поднять ее и глядеть вперед. Конечно, эта скорбь понятна. Но разве что-либо достигается без страданий? Страдание — признак роста, разрыв с установившимся. Но одно из двух: либо страдание и евреи избранный народ, либо — довольство, пошлый покой и смерть.

— Чудесно! — воскликнул хозяин. — Если бы вы только подозревали каким аравийским бальзамом являются для меня ваши слова! Недаром я поджидал вас весь вечер. Вы буквально спасаете меня. Повторяю вам, мой молодой друг — позвольте мне так называть вас — повторяю вам, что наступит время, когда человечество поклонится бедному еврею и скажет: «Прости нас… прости нас», но… — тут Михаил Иосифович болезненно искривил лицо, собрал морщины на своем древнем лбу и осторожно осведомился:

— Но… но почему вы полагаете, что евреи, действительно, избранный народ?

Марк Липшиц поднес ко рту стакан с вином и увидел лицо хозяина, искаженное вогнутостью стекла. Рот был чудовищно раздвинуть, глаза сужены и лицо походило на отвратительную, неслышно хохочущую маску: против него сидело нечеловеческое страшилище и смеялось над ним.

— Еврейство избранный народ, — ответил Липшиц, — и это инстинктом чувствует каждый еврей на всем земном шаре где бы он ни был… Еврейство избранный народ потому, что у него есть миссия.

— Какая миссия? — живо спросил хозяин.

— Какая миссия? — одновременно произнес гость. — Единственная и высокая миссия — укрепить жизнь в духе, освободить от зависимости вещей, уничтожить все перегородки и рамки, все, что может мешать свободному существованию в духе.

— А! — восхищенно крякнул Слязкин. — Это просто поразительно!