Томление духа

Репетиция кончилась; Надежда Михайловна уселась в коляску, чужая, слегка охрипшая, словно измазанная фамильярными прикосновениями и теми словами страсти с которыми обращались к ней актеры по воле автора… Щетинину хотелось сделать так, чтобы она его заметила. Он украдкой сжал ее руку.

— Что такое? — обидно-удивленно спросила она. — Какие нежности, скажите!

— Ты даже не поздоровалась со мной, — заметил он.

Она почувствовала себя виноватой и поэтому рассердилась на него.

— Десять раз просила: не говорить мне при чужих «ты».

— Где же чужие?

— И не люблю, когда меня цапают за руку. Что за Ваня с Машей!

Виталий, услышав ссору, мчал вовсю, чтобы быстрой ездой угодить господам. Он покрикивал на зазевавшихся прохожих так грубо, точно это были его подчиненные. Актриса чувствовала себя несправедливо обиженной. Десять капризных желаний сразу наполняли ее мозг и она думала какое из них выбрать, чтобы больнее разозлить его и себя… Вдруг коляска круто взяла вправо, потом так же круто влево; от неожиданности и испуга актриса вцепилась в жилистую руку офицера. Из-под колес раздался крик, как будто кто-то громко и торжествующе пожаловался; коляска колыхнулась двумя вскоками и быстро понеслась вперед.

— Стой… Держи-и!.. — послышались злые окрики, замиравшие на расстоянии.

Щетинин обернулся и увидел, что в отдалении бежали маленькие люди, а посереди улицы образовалась все увеличивавшаяся толпа, похожая на расползающееся черное пятно. За коляской отстав на десяток сажен, бежал маленький городовой и свистел тревожной трелью. Коляска повернула в боковую улицу, сразу стало тихо и пустынно.

Надежда Михайловна бледная с закрытыми глазами была близка к обмороку. Офицер наклонился к ней.

— Раздавили? — шепнула она едва слышно. — Домой… мне нехорошо.

— Пошел домой, мерзавец, — сквозь зубы приказал Щетинин Виталию, который ни разу не оглянулся и сыто, плотно сидел на козлах.

Необычное волнение, как предчувствие, охватило Александра Александровича. Белое лицо актрисы с длинными веками и черной другой ресниц словно непрерывно говорило ему нежные, интимные слова; оно как будто пело… Экипаж мчался, ловко минуя углы, и в диком беге среди дневных улиц было что-то преступное.

— Моя… дорогая, — шепнул он ей в полураскрытые губы.

— Да, — отозвалась она, и ее лицо, не дрогнув ни одним мускулом, внутренне улыбнулось в неуловимой ласке, страхе и любви.

На мгновение нахлынул прежний душный запах черемухи, но тотчас исчез, улегшись плоской волной где-то на самом дне мозга. Щетинин удивился, когда коляска остановилась.

Он почти вынес актрису, обняв ее, словно оберегал принцессу.

— Кровь… — сказала дрогнув актриса и глазами указала на лакированные спицы, косо забрызганные свежей кровью.

Офицер взглянул, и ноздри его раздулись. Он сделал незаметный знак Виталию, и тот, не показав виду, что понял, тронул лошадей и понесся от подъезда…

На резкий звонок выбежала перепуганная горничная.

— Никого не впускать… Уйди, — приказала актриса

Ее голос сделался грудным, напряженным, бесстыдным, щеки заалели. Она протянула офицеру руки и стала склоняться на спину. Он вскрикнул и подхватил ее…

Он не переставал целовать ее голову, взяв в руки и рассматривая, как невиданную драгоценность.

— Маленький лоб, немного острый. Ты здесь закрываешь волосами? Эти выпуклости означают ум, склонность к математике. Когда я был в корпусе, интересовался френологией. Какие дивные неправильные зубы!

— Перестань, — смеялась она. — Глупый. Тебе нравится?

— У тебя детские брови. У моего старшего брата девочка с такими же бровками. Можно сосчитать волосики. Ты их немного подводишь? Нет? Только на сцене. Но самое удивительное — глаза. Я счастлив, Надя.

— Милый, милый! Никто не давал мне такой любви, как ты.

— Ты нежна, изящна. Какая удивительная кожа! Ты гибка, как ящерица.

— Я груба, милый. Про себя я называю все вещи настоящими именами. Я ругаюсь, как извозчик.

— Ты ничего не боишься. Ты знаешь, что хороша. У тебя длинные волосы, я люблю их.

— С тобою я могу быть цинична, как деревенская гулюшка… Так я называю проституток: гулюшка.

— Я не знал, что женское тело так прекрасно. Я никогда не любил до тебя… Надя!..

— Я всегда чувствовала, что ты очень силен.

— Почему?

— Ты сидишь и ходишь так уверенно, как… артельщик. Милый!

— Я мучил тебя. Прости, Надюша.

— Однажды ты вскочил в коляску; я подумала, что отдамся тебе.

— Я помню, когда это было.

— Все время я любила тебя, мой мальчик, солнышко, мой муж. Я злилась на тебя. Нет любви без тела.

— Ты прекрасна.

— Тебе нравится? Я рада.

— Я счастлив. Не думал, что могу быть так счастлив. Твой рот еще лучше глаз.

— Как странно все произошло.

— Твой голос изменился.

— Разве? Интересно знать который час.

— Не знаю. Не все ли равно?

— Глупый, я сегодня играю. Мне хочется есть.

— Я буду в театре. Не могу расстаться с тобой.

— Перестань меня целовать. Кажется, это был знакомый.

— Кто?

— Кого задавили. Я его где-то видела, может быть, в театре. Чему ты смеешься?

— Не смеюсь. Мне его жаль. Но я благодарен ему. Спасибо бедняге.

— Как страшно!

— Да… Кровь.