Томские трущобы

Егорин лежал в одном белье, сброшенный в одну из прибрежных рытвин. Пальто, сапоги, револьвер и даже фуражка сделались, очевидно, добычей ночных рыцарей. Егорин дрожа от утреннего холода и морщась от боли, кое-как поднялся на ноги и, шатаясь, взялся за голову. Голова была тяжела, как налитая свинцом. В висках стучало… Когда Егорин коснулся рукой до волос, то сейчас же убедился, что удар по голове не прошел ему даром: волосы были слеплены засохшей кровью.

— Ну, угостили! — промелькнула в его сознании смутная мысль. — Выходит: вор у вора дубинку украл! Ну, «шпанка!»

Собравшись с силами, Егорин поплелся домой.

— Счастье, что еще деньги те не со мной были… хапнули бы, — думал он, пробираясь по пустырю домой.

Ранее утро и отсутствие жилых построек с этой стороны переулка, позволили ему вернуться домой незамеченным. Работник Егорина в это время уехал на реку, за водой. Кухарка, возившаяся около печки, не обратила на проходившего через кухню Егорина никакого внимания.

В столовой на диване по-прежнему храпел Кочеров. Захватив с собой, спрятанные в шкафу, деньги, Егорин прошел в спальню и, разбудив жену, велел ей дать горячей воды.

— Вернулся-таки! Где это тебя до утра носило! — сердитым заспанным голосом спросила жена.

— Где был — там нету! — в свою очередь огрызнулся Егорин. — Тащи скорее горячей воды. Карболки надо развести — голову промыть… Ночью с пьяных глаз расшиб висок!

Анфиса Семеновна приподнялась на кровати и, увидав кровь на щеке мужа, испуганно ахнула.

— Ну, ну, нечего дуру валять! — прикрикнул на нее муж. — Делай, что говорят, да, смотри, не болтай зря языком.

Покорная жена, слишком хорошо знавшая крутой нрав и тяжелую руку Кондратия Петровича, молча и торопливо стала одеваться.

Но оставим, читатель, душную атмосферу этого дома, в котором злоба и предательство, алчное корыстолюбие и кровожадные инстинкты свили себе гнездо…

Где-то ярко-красная, мещански-безвкусная, обивка мебели напоминает кровь безжалостно зарезанных людей, а тяжелое дыхание пьяного Кочерова предсмертные агонии жертв.

Перенесемся отсюда на вольный воздух заречных полей. Солнце поднялось уже высоко… воздух, не освеженный дождем, уже дышит зноем… В эти часы полдня, когда над городом стоит знойная дымка пыли, хорошо лежать на зеленом берегу реки, время от времени освежая себя купанием.

Два оборванца, типичные представители «черемошнинской шпаны», таким образом и коротали свои досуги, приютившись под тенью тальников, над самой Томью. Еще сегодняшней ночью они были голодны и злы, как волки в бескормицу, случай натолкнул их на Егорина и обстоятельства сразу переменились… Все, что они взяли от этого грабежа, было тогда же утром снесено к знакомому скупщику, который за все отвалил им четыре рубля с полтиной. Сделавшись обладателями такой большой суммы, наши герои, не теряя попусту времени, завернули в «казенку». К взятым двум бутылкам водки были присоединены: большая коврига черного хлеба, фунта три печенки и две пачки махорки. Сделав все эти хозяйственные запасы, они переправились на пароме на ту сторону реки, и найдя вдоль берега укромное местечко, расположились бивуаком…

Наши читатели уже в достаточной степени ознакомлены из предыдущих глав с разнообразными типами обитателей томских трущоб. Избегая повторений, скажем лишь, что два любителя легкой наживы, расположившиеся около томи, были что называется — «шпанкой», которая в тюрьме «спит под нарами», а на воле носит презрительный эпитет «халамидников». Людям этого сорта безразлично, что и как украсть: крынку ли молока с воза у зазевавшейся бабы, белье ли, развешанное на просушку. Но, когда является возможность действовать наверняка, то они решаются и на грабеж, как это было сделано с Егориным. В общем-то — это парии среди темного мира преступников. Если Егорина, например, или ему подобных, по смелости, ни перед чем не останавливающейся жестокости, по широте замыслов, можно сравнить с кровожадным тигром, то представителей «шпанки» можно назвать лишь мелкими шакалами…

— Да, фортануло нам нынче! — подумал вслух один из оборванцев, беспечно выпуская клуб густого сизоватого махорочного дыма…

Товарищ его, маленький, плюгавый человечек, одетый в какое-то невообразимое подобие пиджака и старую студенческую фуражку с оторванным Козырьком, выразительно свистнул и приложился к бутылке.

— Искупаемся, нечто, — лениво протянул первый после небольшой паузы.

— Больно уж солнышко припекает… Айда, Федюха, в воду!

— Купайся, — равнодушно отозвался счастливый обладатель пиджака. — Я не стану… Солнышко я люблю. Для нашего брата — полевого дворянина — солнце первое дело! Выпил грешным делом водочки, перекусил малость и лежи себе пузом кверху… Хорошо, тепло! Солнце-то, оно, брат, для человека пользительно, у которого ежели нутро отбито!

Высказав эту сентенцию, человек в пиджаке повернулся на спину и замер в философском молчании. В голове его теснились обрывочные воспоминания минувшей ночи.

Темень — глаз выколи… Гроза собирается, надо идти искать местечко, где от дождя спрятаться.