Тони и Сьюзен

— Я вас предупреждал в начале семестра. Хотите подать жалобу — подавайте.

Студент был спортсмен. На нем была футболка с номером «24». У него были большие злые глаза и продольная лысина. Маленький подбородок. Он вышагал из кабинета со словами: «Еще поговорим», и вошла Луиза Джермейн отдать работы, которые для него проверяла. Она, наверное, что-то слышала, а может, и нет. Она спросила:

— Мистер Гастингс, у вас все в порядке?

Он что-то ответил, и она сказала:

— Я знаю, каково вам. Вам кто-нибудь помогает?

— В смысле — мозгоправ? Никто не знает, каково мне, и советы аспирантки мне не нужны.

Ах, она просила прощения, но Тони Гастингс, не такой сердитый, как его голос, ее отослал. Потом ему стало стыдно. Лицедей. Бедная Луиза Джермейн, возможно, последняя его ученица, которой он по душе. Хорош гусь. Он бросился ее искать.

Нашел в кофейне.

— Я хотел извиниться, — сказал он. — Я поступил глупо.

— Все в порядке, мистер Гастингс.

Высокая девушка, ее распущенные пшеничного цвета волосы, улыбка облегчения. Она сказала:

— Знайте, пожалуйста: если я могу хоть что-нибудь сделать… Мы с вами.

Взгляд ее глаз, синих, как море, молил, чтобы Тони его осмыслил. Он пустился в долгий неспешный разговор за кофе. Позволил себе поговорить о Лоре. Он заметил, что ее лицо стекленеет, но продолжал говорить. Она сказала:

— Спасибо, что рассказали. Я вам очень признательна.

Он сказал:

— Расскажите о себе.

Она говорила о братьях и сестрах, он не уследил, сосредоточиться у него не слишком получалось. Он спросил, почему она пошла в аспирантуру. Она ответила.

Ее планы показались ему наивными и глупыми, и он сказал:

— А что вы будете делать, когда мир взлетит на воздух?

Она посмотрела него ошеломленно:

— Вы имеете в виду бомбу?

— Бомбу. Это. Дождь. Выгорание.

Она растерялась.

— Может, он и не взлетит.

Ха! Тони Гастингс покачал головой, причмокнул губами, откинулся на стуле и рассказал ей. Он рассказал о белых миротворческих ракетах с будущим мира в обшивке, о боеголовках с городом в каждой и запрограммированном возмездии, когда люди погибнут. Он рассказал об ударной волне, сминающей тела, как асфальтовый каток. Он сказал слова «упреждающий удар» и «время доставки». Рассказал, что за ударной волной следует огонь, потом радиоактивные осадки — на тех, кого огонь не достигнет — потом тяжелые сплошные облака, и сказал «ядерная зима» и «черный пепел».

— Думаете, этого не будет?

Она сказала:

— Холодная война кончилась.

Он почувствовал холодный высокомерный гнев.

— Вы так думаете, да? Остальной мир наступает. Арабы, пакистанцы. Третий мир. Всем достанется. Думаете, им не на что жаловаться?

Она сказала:

— Я больше обеспокоена парниковым эффектом.

Но она была недостаточно обеспокоена. Он наставил на нее палец:

— Мир погибает. Болезни вступили в последнюю стадию, начались предсмертные судороги.

Она сказала:

— Любой может погибнуть завтра от несчастного случая.

Он напал:

— Привычное знание о том, что другие тебя переживут, — это не то же самое, что знание о том, что человечество умирает и все, чем каждый жил, сходит на нет.

Мягкий цивилизованный Тони Гастингс: бранчливый, вздорный, брюзгливый. Легко вскипающий. Иногда он вскипал на целый день. Утренняя газета за завтраком, изобилующая безобразиями, колонками, письмами, глупостями, предрассудками. Как-то апрельским утром он увидел, что соседский мальчик срезает дорогу через его сад за домом мистера Гуссерля. Он побежал за ним.

— Эй, ты!

Мальчишка остановился.

— Я думал, тут можно пройти.

— Надо спрашивать разрешения. Спрашивай разрешения.

— Разрешите, мистер?

Да пусть идет. Сад был бурый, из веток вылупливалась новая зелень. Наступали сорняки. Они были на марше, и скоро на марше будет миссис Хэпгуд — телефонные звонки и претензии. Кто-то забыл положить в его ящик записку о собрании преподавателей. Секретарше, спокойно: «Я просто хочу знать, кто за это отвечает». Извещения раскладывала Рут. «Я вас пропустила? — спросила она. — Вы уверены, что оно там нигде не затерялось?» Держи себя в руках и возвращайся к себе в кабинет.

В его лобовое стекло ударил софтбольный мяч. Тормоза взвизгнули. Он открыл дверь, выскочил и выхватил мяч из канавы, пока не подоспели ребята.

— Черт возьми, так убить можно.

— Дайте нам наш мяч, пожалуйста.

Он захлопнул дверь и запер ее, вспоминая. Пятеро ребят собрались вокруг и пытались задержать его, встав перед машиной; они барабанили по капоту, упрашивали и стращали.

— Это наш мяч, мистер.