Долго так стояла она у вокзального фонаря, изнывая от неизвестности. Задувал знобкий ветер. Перекличка паровозов, дымный стукот. Старая женщина, брызгающая из лейки и подметающая перрон. Ширк-ширк, ширк-ширк. Потом они показались из сумерек, Богдан и Лешек, чумазые и копченые, в запятнанных спецовках. Они не встали как вкопанные, не удивились. Ну, Лешек-то ясно почему, а Богдан? Он подошел враскачку, тяжело ступая, усталый и слегка небритый.
– Ну шо? Змерзла, дочка?
Боязливо, коряво обнялись. И Лешек туда же, его-то кто просил? Хотя ведь он тоже свидетель горькой судьбы и сам горемыка.
– Ты не в бегах? – чуть слышно проговорила она.
– Та ни. В мэнэ друга симья.
– Ясно, – спокойно кивнула Граня. – Ну, главное жив. А еще у тебя внучка есть.
– Ото ж гарно, шо внучка! Подарунок позже.
– Мы уже уедем скоро.
– Самолеты забула?
– Нет, не забыла я. Но работать надо на земле. Тебя взяли в депо?
– Ото ж. Роблю.
И она, оглядываясь, пошла. Мать там, наверно, вся душою изныла. Нет, нельзя ей ничего говорить. Пусть лучше не знает. Пусть каждый знает столько, сколько может вынести. А она, Граня, поедет обратно к Егору туда, где ее второй дом. Не одна она теперь на большом белом свете. Она выдержит все. Хотя что там той Грани?