Тонкая красная линия

В «клубе» его встретили вполне корректно. Никто из присутствовавших офицеров и не собирался выказывать ему презрение, да и от разговоров с ним тоже никто не уклонялся. Только почему-то все время получалось, что, если он сам не заговаривал, никто не знал, о чем можно говорить. Такой разговор требовал большого усилия с обеих сторон. Когда в тот вечер, подойдя к «клубу» и приподняв полог, он шагнул на площадку, там было уже несколько групп беседовавших между собой офицеров. Ему сразу показалось, что по крайней мере в одной из этих групп разговор в тот момент шел как раз о нем. Подполковник Толл в это время находился в другой группе, он был там явно в центре внимания. Стейн был уверен, что здесь разговаривали не о нем. Толл любезно кивнул ему, даже улыбнулся всем своим резко очерченным, моложавым и красивым лицом. Но в глазах его Стейн прочел крайнее неодобрение приходу Стейна и предупреждение от повторения подобного впредь. Кивая знакомым и приветствуя всех, Стейн направился прямехонько к бару и, облокотившись там на ящик, потребовал виски. Первую порцию он выпил в одиночестве, но, когда потребовал вторую, к нему подошел, покинув свою компанию, Фред Карр — начальник отделения личного состава штаба полка и старый собутыльник Стейна еще по довоенным временам. Он, судя по всему, был искренне рад товарищу, тем более что они давно не виделись. Они пожали друг другу руки и немного поболтали о том, о сем, но главным образом о том, как Фред увидел Файфа (он не знал, как его зовут, и Стейн догадался лишь по описанию), когда его, раненного, везли в госпиталь. Стейну показалось, что разговор с Карром был какой-то сумбурный и напряженный, и все же Стейн был ему благодарен. Немного погодя под навесом появился капитан Джон Гэфф, он был уже здорово пьян, но для него подобное состояние было более чем привычным, так что никто из присутствующих не придал этому значения. Гэфф тоже подошел к Стейну, немного поболтал, главным образом о вчерашней операции по очистке территории от остатков противника и о том, как все там у них хорошо получилось. Он, как и Фред Карр, был явно не в своей тарелке и вскоре откланялся, отойдя к группе, в которой находился Толл. Стейн к этому времени держал в руке уже четвертую порцию виски, он расписался за выпивку (деньги, вырученные в клубе за спиртное, по решению командира полка шли в полковой офицерский фонд) и отправился восвояси. После этого вечера он просто стал покупать себе бутылку виски, и она постоянно стояла у него в палатке на тумбочке. Ему очень нравилось сидеть вот так в одиночестве в своей маленькой палатке, у которой были открыты обе боковые полы (только противомоскитная сетка свешивалась с боков), попивать потихоньку виски и наблюдать в потемках за всем, что происходит в кокосовой рощице. Он никогда, даже ночью, не задергивал фартук у входа в палатку и не опускал светомаскировочных клапанов на окнах, поэтому, когда налетали японские бомбардировщики, он спокойно продолжал сидеть в потемках, ничего не опасаясь и лишь слушая, как то тут, то там свистят падающие бомбы, не забывая при этом почаще прихлебывать из бутылки. Ему действительно не было страшно. Конечно, немаловажную роль тут играло и выпитое спиртное, хотя он ни разу за эти дни не напивался допьяна. Поэтому он постоянно держал запас виски в палатке. Бутылка стояла на тумбочке и теперь, когда к своему бывшему ротному явились его солдаты из госпиталя. Стейн сразу предложил им выпить, хотя и не преминул подумать, что всего лишь пару дней назад он ни за что не решился бы на подобный поступок, явно попахивавший панибратством и открытым нарушением дисциплины.

У него был только один стакан, так что гостям ничего не оставалось, как, пустив бутылку по кругу, пить из горлышка. Они пили с жадностью, и Стейн сразу приметил, что в этом госпитале спирт явно не использовался в качестве обезболивающего. Порывшись в багаже, он разыскал еще бутылку, которую собирался взять с собой в самолет, и отдал ее гостям.

Какое-то время они еще разговаривали, все разом и перебивая друг друга, но Стейна все время не покидало ощущение странной отчужденности, будто его уже не было здесь с ними…

Когда они ушли, он долго глядел им вслед, как они брели, держа бутылку в руках и спотыкаясь, по дороге через рощу, небритые, грязные, в рваном полевом обмундировании. И у каждого на этом фоне выделялось одно светлое пятно — забинтованная голова, рука или нога. Только у двоих ничего не белело — Сторму рану так и не забинтовали, а у Маккрона его беда сидела далеко внутри, и бинтов она не требовала. Потом Стейн снова вернулся в палатку и налил себе виски.