Тонкая нить(изд.1968)

— Дур-рак! — презрительно бросила Войцеховская. — Болван. Не хочешь по-хорошему, я поговорю с тобой иначе. Думаешь, буду умолять, в ножки кланяться? Как бы не так! Не дождешься! Да знаешь ли ты, голубчик, что, если здесь останешься, так твоя песенка спета? Что, не понимаешь? Сейчас поймешь. Да будет тебе известно, что кое-кому там, где нужно, известно во всех деталях, как ты намеревался поднять в воздух сверхскоростную боевую машину и угнать ее за границу. Помешала тебе выполнить твое изменническое намерение чистая случайность. Что? Такого намерения у тебя не было? Смешно! Интересно, как ты будешь это доказывать господам чекистам, когда они получат соответствующий материал и тряхнут тебя как следует? Самолет-то ты поднять пытался, никуда не денешься, не отвертишься…

Савин, слушая Войцеховскую, подавленно молчал, Трудно сказать, как бы он поступил, если бы не вспомнил в эту минуту полковника, свое ему обещание. Вернее всего, схватил бы Войцеховскую, поволок бы ее в милицию, куда угодно, где она получила бы по заслугам. Но теперь так поступить, поддаться первому порыву он не мог, Теперь между ним и этой женщиной стоял полковник Скворецкий, и Савин сдержался. Больше того, думая о полковнике, о его указаниях, Степан мгновенно оценил обстановку и понял, что Войцеховская не должна его ни в чем заподозрить, должна сохранить уверенность, что он, Степан Савин, послушное орудие в ее руках.

«Орудие!» — выразился тогда полковник. О, полковник и сам не знал, насколько был прав. А может, знал? Впрочем, сейчас не до рассуждений. Сейчас надо играть свою роль, играть до конца, чего бы это ни стоило.

Взглянув на Войцеховскую, Савин криво улыбнулся.

— Что ж, Анна Казимировна, ваша взяла! Мне податься действительно некуда.

Войцеховская смотрела на него с презрительной, торжествующей усмешкой. Выдержав минутную паузу, она заговорила. Теперь она говорила резко, лаконично, повелительно, как начальник говорит с подчиненным, хозяин со слугой. Она предложила Савину завтра же выехать в Латвию, в Вентспилс, и договориться с рыбаком (адрес которого она даст, он у нее имеется) о переброске их обоих через море, в сопредельную державу. Перед отъездом, сказала Войцеховская, она даст Савину крупную сумму денег, которую тот должен будет вручить рыбаку: не будет же тот даром браться за такое дело.

Да, кстати, добавила Анна Казимировна, пусть Савин предупредит рыбака, что это всего лишь аванс: как только они ступят на нужный им берег, будет заплачено больше, и не в каких-то там рублях, а в долларах. В долларах!

Что? Какова будет сумма и откуда у нее такие средства? Сумму Степан узнает тогда, когда она сочтет нужным ему это сообщить, а что до остального, так у нее нет никакого желания отвечать на идиотские вопросы. А теперь… теперь Савин может идти, он ей пока больше не нужен. Вот деньги на самолет до Риги и на путевые расходы, Завтра утром, с билетом в кармане, пусть явится к ней за авансом для рыбака.

Войцеховская указала Савину на дверь, Когда Степан, напоминавший своим видом побитую собаку (да, да, именно так он выглядел! Разве это плохо?), направился к выходу, она внезапно его остановила.

— Да, вот еще что, — сказала она брезгливо. — Смотри не вздумай валять дурака. Имей в виду, в случае чего, никакого разговора у нас не было. Ничего не было. Пьяный бред бывшего летчика, выгнанного из армии, отвергнутого женщиной, взаимности которой он тщетно добивался. А вот насчет самолета… насчет самолета тут же станет известно. Кому следует…

Вот, собственно говоря, и вся история.

Савин сидел на диване, судорожно сцепив пальцы. Лицо его было перекошено ненавистью. Подумать только: он, Степан Савин, комсомолец, сын большевика, потерял было голову из-за этой гадины. Влюбился! В кого? В кого? Ну, разве он неправ, говоря, что Войцеховскую надо арестовать, арестовать сейчас же? Немедленно. Разве он неправ?

Скворецкий молча смотрел на Степана, любуясь его яростью. «Что, — думал он, — голубчики, не вышло? Сорвалось? И не выйдет! Да, вы можете вскружить голову молодому парню, можете сбить его с пути, исковеркать ему жизнь. Бывает. Порой получается. Но повернуть нашего советского человека против партии, против советской власти, против своего народа — шалишь! Обожжетесь!»

Молчал Скворецкий, молчал и Савин, ожидая решения полковника. Наконец Скворецкий встал, прошелся раз-другой по комнате и, остановившись против Степана, сказал:

— Молодец, Степан, не подкачал. Ну, а насчет ареста… Арестовывать Войцеховскую мы не будем… — Полковник сделал паузу. — Пока…

— Как так? — ужаснулся Степан. — Она же шпионка! Как можно оставлять ее на свободе? Или… — Савин внезапно поник. — Или… Вы мне не верите, товарищ полковник? Сомневаетесь?