Шоссе на Николину Гору бойкое. Борис Брумберг – официант с золотым подносом. Зовут только его, хотят иметь дело именно с ним. Просят присесть за столик, выпить здоровье честной компании. Обсуждают при нем такие проблемы, что боже ж ты мой, спрашивают совета. В банке на счет Лизы к восемнадцатилетию уж положена кругленькая сумма. А Лиза аукается в дубравке. У нас заместо лесного царя просто леший, и он имеет на Лизу кой-какие права. Его крестница, не при добрых людях будь сказано. Воинствующий русофил Ильдефонс, конечно, хотел бы сделать из Лизы барышню-крестьянку: прямой пробор, коса в руку толщиной. Вот и он сам, легок на помине. Устроил на вырубке выездной семинар для полуграмотной нечисти, которая чет и нечет не разбирает. Господи, до чего нехороши: землистые лица, путаные космы. Ильдефонс показывает слушателям короткий палец – смеются непристойным смехом. Два пальца – еще пуще. Куда легче преподать вьетнамцам историю не ихнего отечества. Лихорадочный апрельский ветер гуляет по нечесаным лешачьим головам, треплет немытые косицы кикимор. Средь пятен снега пестрит розово-голубая медуница. Борис Брумберг принимает сегодня за особым гостевым столиком Ванду с мужем. Те хотят видеть Лизу – она здесь, с дедом. Зовут не дозовутся. Но с ней Ильдефонс, бояться нечего. Так и уехали не видавши. Правда, а где же Лиза? не около Ильдефонса? Она на поляне празднует языческую весну. Ей уже скоро десять, она, как и мать, плечиста и хороша еврейской отроческой красотой. В зеленых глазах таится немеркнущее преданье, как у колодца Иаков однажды встретил Рахиль. В Высшей школе не учат главной загадке жизни – ее отгадка витает в воздухе меж берез.
Энгельс Степаныч Кунцов женился законным браком на той своей, арзамасской хозяюшке. Она его лет на десять моложе, и оба уже на пенсии. К сыну на Войковскую ехать с женой не пожелал. Долго выбирал, где купить дом – слишком хорошо знал секретный экологический атлас. Ходил с радиационным датчиком вокруг каждой избы. Наконец купил в Торопце, на озере, и отдался целиком единственной своей страсти – уженью рыбы. Виктор Энгельсович оприходовал отцовскую комнату. Выбросил две оставленные дедушкой Энгельсом книги – «Белую березу» Бубенова и «Кавалера золотой звезды». Сохранил лишь чистенький, далее первой страницы не открывавшийся «Справочник по ядерной физике». Энгельса же Степаныча устроили по звонку начальником отдела кадров на звероферму, каковая должность была формальна, поскольку всем успешно распоряжалась его бойкая сотрудница Елена Сергевна. С нутриями и норками ему тем более не приходилось иметь дела, и очень хорошо – они пачкали и воняли. Прошел разок вдоль вольер, когда оформлялся, и ладно. Рыба в озере плескалась крупная, так что ежеминутное ожиданье налетов с воздуха потихоньку отпустило Энгельса Степаныча. Жена Настасья Андревна делала во такую окрошку, и пенсия у него была большая, только не стало казенного спирта. А покупная водка не шла ему впрок, и всякий раз как подсекал он рыбу, видел в озере укоризненное лицо Элеоноры Иванны. Вот, дескать, и меня так, чпок и нету, а кто – поди знай. Ох, как хотелось это знать шестидесятишестилетнему Энгельсу Степанычу Кунцову. Страшным, сиплым голосом звал он: Эля! но вместо Эли казала колючий плавник бесстыжая русалка, а рыба той порой, порвав губу, уходила. Все стихало, в глубине отражались темные дубы. Обессиленный, сидел Энгельс Степаныч на ящике, когда из воды после русалочьего показался четырехлопастный хвост атомной бомбы. Бросив снасть, выламывая тростник, бежал он к дому, и долго не могла Настасья Андревна добиться от него толку.
Мама Света печет пирог с лимоном – Сашок поступил в текстильный институт. Будет ездить без пересадок до Октябрьской. Хоть это и не событие для магистра Высшего знания, но Валентина, туда же, состряпала что-то праздничное. Ее недавно вызывали