Тонкая работа

Я стою и смотрю на нее, не то в ужасе, не то в восхищении. Помню, как гуляла раньше по берегу Темзы. В «Терновнике». Помню, как перекатывались ее струи, нетерпеливо бились о берег, тогда мне казалось, что река — так же, как и я, — только и ждет, чтобы вырваться из тесного русла на свободу и понестись… Я даже представить не могла, что она превратится в такое. Тягучее, как отрава. На поверхности болтается какая-то дребедень: клочья сена, деревяшки, водоросли, бумажки, тряпки, куски пробки и пустые бутылки. И не течет, как река, а как море — вздымает волны. А там, где гладь ее перережет вдруг корпус лодки или встанет стеной крутой берег — у каменных лестниц и стен и у деревянных пирсов, что торчат из воды, — она пенится, как скисшее молоко.

Смешение воды и сора; но и тут находятся люди — проворные, как крысы, они налегают на весла, напрягают паруса. То тут, то там по колено в воде, среди колышущегося мусора, бредут вдоль берега босоногие, согбенные женщины, девчонки и мальчишки, как селяне, подбирающие колоски.

Они не смотрят наверх и потому не замечают меня, хотя я минуты две стою и наблюдаю за ними. Однако вдоль всего этого берега тянутся склады, там трудятся мужчины, и как только я их заметила, они тоже увидели меня — вернее, мое платье: сначала просто смотрят, потом начинают махать мне и кричать. Я словно вдруг очнулась от спячки. Поворачиваюсь — и сбегаю по желтому кирпичному спуску назад, на улицу. Иду по ней. Я заметила мост, по которому можно добраться до собора Святого Павла, но мне все кажется, что я слишком уж низко спустилась, и не знаю, какая дорога ведет вверх, к берегу: улицы, по которым я теперь иду, узкие, немощеные, в лужицах стоялой воды. И тут тоже мужчины — такие же, как в лодках и возле складов, так же точно они пытаются привлечь мое внимание, свистят, иногда окликают, но и не трогают. Я прикрываю лицо рукой, стараюсь идти быстрей. Наконец замечаю мальчика, одетого как прислуга. «В какой стороне мост на другой берег?» — спрашиваю его. Он показывает рукой на лестницу и смотрит, как я по ней взбираюсь.

Все на меня глядят — мужчины, женщины, дети, — даже здесь, где опять людно и дорога запружена экипажами, даже здесь они смотрят. Я уж подумываю о том, чтобы оторвать кусок подола и прикрыть им голову. Или милостыню попросить. Если бы только знать, сколько надо просить — сколько тут стоит шляпка и где ее можно купить, — я бы так и сделала. Но я ничего не знаю, ничего и потому продолжаю шагать вперед. Подошвы моих домашних туфель, похоже, вот-вот оторвутся. «Не думай об этом, Мод. Если ты начнешь об этом думать, ты заплачешь». Потом дорога впереди забирает вверх, и я снова вижу маслянистый блеск воды. Вот и мост наконец! Я прибавляю шаг. Но от быстрой ходьбы туфли скорее рвутся, и вскоре я вынуждена остановиться. Здесь, в стенном проеме у самого начала моста, есть низкая скамейка, к ней привязан пробковый пояс — его надо бросить, как предупреждает табличка, тем, кто внизу на реке нуждается в помощи.

Я присаживаюсь. Мост выше, чем мне представлялось. Я никогда не забиралась так высоко! От этой мысли у меня кружится голова. Я ощупываю порванную туфлю. Имеет ли право женщина, находясь в людном месте, на мосту, щупать свою ногу? Ответа я не знаю. Экипажи несутся мимо меня сплошной массой, быстро и непрерывно, как ревущий поток. Что, если сейчас появится Ричард? Я снова прикрываю лицо рукой. Еще минуточку — и надо идти. А как солнце печет! Еще минуточку посижу, отдышусь. Закрываю глаза. Пусть смотрят теперь — я все равно их не вижу.

Потом кто-то подходит и встает передо мной:

— Похоже, вам нездоровится.

Открываю глаза. Мужчина, довольно пожилой. Мне он незнаком. Я отнимаю руку от лица.

— Не бойтесь, — говорит он. Может, я и впрямь кажусь испуганной. — Я не хотел вас испугать.

Он касается шляпы, изображает что-то вроде поклона. Похож на друзей моего дяди. Говорит он как джентльмен, и воротничок у него белый. Он улыбается, потом присматривается ко мне внимательней. У него доброе лицо.

— Вам правда нехорошо?

— А вы мне поможете? — спрашиваю я.

Когда он слышит мой голос, выражение лица у него меняется.

— Конечно, — говорит он. — Что с вами? Болит что-нибудь?

— Не болит, — отвечаю я. — Но меня ужасно измучили… Я… — Я бросаю взгляд на экипажи и телеги, проезжающие по мосту. — Я боюсь кое-кого. Они… Так вы мне поможете? О, если бы только вы согласились мне помочь!

— Я уже сказал, что помогу. Но все это так странно! И вы, леди… Поедемте со мной?! Вы должны мне все рассказать, я все хочу знать. Ничего не говорите пока, не надо. Вы можете встать? Боюсь, вы повредили ногу. Боже, боже! Сейчас я найду извозчика.

Он подает мне руку, я опираюсь на нее и встаю. Я испытываю облегчение — и от этого слабость.

— Слава богу! — говорю я. — Слава богу! Но послушайте, — тут я вцепляюсь в его рукав, — у меня ничего нет, мне нечем расплатиться…

— Вы о деньгах? — Он накрывает мою ладонь своей. — Я бы все равно их у вас не взял. Даже не думайте!

— …Но у меня есть знакомый, который, надеюсь, меня выручит. Отвезете меня к нему?