Тонкая работа

— Нет.

— Точно?

— Ну да.

— А что же тянете?

Я молчу.

— Мод, я хочу знать. Что-то случилось во время моего отсутствия. Что?

— Ничего не случилось, — отвечаю ему.

— Ничего?

— Ничего, кроме запланированного.

— И вы знаете, что должны делать дальше?

— Разумеется.

— Тогда действуйте! Покажите, как влюблены, улыбайтесь, краснейте, говорите всякие глупости.

— А разве я этого не делаю?

— Делаете — только в последний момент все портите, строите гримасу или отшатываетесь. Как сейчас, например. Да прижмитесь же к плечу, черт бы вас побрал. Вы от этого не помрете! Извините... — При этих словах я застыла как вкопанная. — Извините, Мод...

— Пустите мою руку, — требую я.

И мы идем дальше, рядком, но молча. Сью тащится позади и дышит тяжело, как будто тяжко вздыхает. Ричард бросает окурок, выдирает пучок травы и принимается хлестать по ботинкам.

— Какая тут грязь! — говорит он. — Зато какое удовольствие для малыша Чарльза.

И улыбается загадочно. Потом вдруг нога его оскальзывается — он спотыкается и чуть не падает. Выругавшись, придирчиво оглядывает меня.

— А вы отличный ходок. Вам нравится гулять? В Лондоне у вас будет такая возможность. По паркам, например. Или можете не ходить, если не хочется, — наймете экипаж, и вас будут возить или носить повсюду...

— Я разберусь, что мне делать.

— Правда? Неужели? — Он подносит травинку к губам и смотрит задумчиво. — Интересно. Думаю, вы боитесь. Но чего? Одиночества? Я угадал? Но богатому человеку, Мод, одиночество не грозит.

— Думаете, я боюсь остаться одна?

Мы уже подошли к ограде дядиного парка. Ограда высокая и серая, словно припорошенная пудрой.

— Думаете, я этого боюсь? На самом деле я не боюсь ничего.

Он бросает пучок травы наземь, берет меня под локоть.

— Тогда почему же, — спрашивает он, — вы испытываете мое терпение, заставляя ждать?

Я не отвечаю. Поравнявшись со стеной, мы замедляем шаг, но, заслышав позади учащенное дыхание Сью, снова пускаемся чуть не бегом. Когда он продолжает свою речь, то говорит уже другим тоном:

— Вы тут недавно упрекали меня: я, дескать, вас мучаю. Но, по-моему, вы сами себя мучите по собственной воле, оттягивая время.

Я пожимаю плечами, будто мне все равно, хотя на самом деле слова его меня глубоко задели.

— Дядя то же самое мне однажды сказал, — оправдываюсь я. — До того как я стала похожей на него. Какое ж тут мучение — ждать? Для меня это привычное дело.

— А для меня — нет, — отвечает он. — И привыкать не собираюсь. Я и так в жизни слишком многого лишился — и все из-за ожидания! Теперь я стал умнее — я подгоняю события, как мне удобнее. Этому я прекрасно выучился, так же как вы — терпению. Вы меня понимаете, Мод?

Я опускаю ресницы.

— Я не хочу вас понимать, — говорю я устало. — Лучше бы вы помолчали.

— Мне надо, чтобы вы услышали наконец.

— Что услышала?

— А вот что. — И он приближает губы к самому моему лицу. От его бороды, от губ, от самого дыхания разит дымом, как от нечистого.

Он говорит:

— Вспомните наш уговор. Вспомните, когда я впервые пришел к вам, я пришел не совсем по-джентльменски — мне особенно нечего было терять, не то что вам, мисс Лилли, — ведь вы были со мной наедине, в полночь, в своей собственной комнате...

И отстраняется, выпрямляясь.

— Думаю, ваша репутация чего-нибудь да стоила, даже здесь — все-таки вы барышня. И, далее зная об этом, вы все же не прогнали меня.

В голосе его зазвенел металл — такого прежде за ним не водилось. Но мы свернули в другую сторону, солнце теперь у него за спиной, а лицо в тени, так что выражения глаз не разобрать.

Я говорю осторожно:

— Вы вот назвали меня барышней. Но это не совсем верно.

— И все же, смею надеяться, ваш дядя именно так считает. Вряд ли ему приятно будет думать о вас как о порочном создании.

— Но он сам сделал меня такой!

— Ну тогда вряд ли ему понравится, что другой мужчина продолжил его дело. Я, разумеется, говорю только о том, что он будет думать.

Я отхожу от него подальше.

— Вы плохо его знаете. Для него я что-то вроде машины для чтения и переписывания текстов.

— Тем лучше. Ему не понравится, если вдруг откроется, что его машина дала слабину. Он избавится от нее и заведет себе новую — как вам это понравится?

Я слышу, как кровь стучит в висках. Прижимаю пальцы к глазам.

— Не говорите чепухи, Ричард. Избавится, говорите? Как это?

— Ну, отправит ее домой...

В ушах стучит невыносимо. Я отнимаю перчатки от глаз, но лицо его по-прежнему в тени, и я не вижу его выражения. Очень-очень тихо и спокойно говорю:

— Какой вам от меня толк — в сумасшедшем-то доме?

— А сейчас какой, раз вы все тянете? Вот дождетесь, мне надоест вся эта затея. Тогда не ждите от меня добра.

— А сейчас от вас одно добро?! — только и могла ответить я.

Мы выходим на свет, и наконец я могу разглядеть его глаза. Он искренне поражен, он ошарашен.

— Мод, это нечестно. Вы меня обижаете. Разве я обещал вам иное?

Мы стоим лицом к лицу, как пара влюбленных. Тон его речей опять игривый, но взгляд жесткий, очень жесткий. Впервые я почувствовала, что его можно бояться.

Он оборачивается, подзывает Сью.

— Мы здесь, Сьюки! Совсем рядом!

И — мне, скороговоркой: