Тонкая рябина

— «В Моздок — я больше не ездок», — пошутил кто-то из пограничников.

— Э, нет. Как только окончу действительную, сейчас же обратно к себе поеду, — горячо сказал Смирнов.

— А чем занимались на гражданке? — спросил писатель.

— В колхозе работал трактористом, а потом и комбайнером.

Пограничники в свою очередь засыпали писателя вопросами, расспрашивая его о Москве, и о театрах, литературе.

Вечером к Радину зашел Кулябко. Побеседовали, поговорили о том, о сем, и неожиданно капитан, покраснев, сказал:

— А то, что говорила жена моя об этой самой, полковнице, вы уж никому не говорите. Сами знаете, что из этого выйти может.

— Да что вы! Я уж и забыл это, — успокоил его Радин.

— Ох, бабы, бабы! — сокрушенно покачал головой капитан.

Ночью, когда Радин, приведя в порядок свои записи, лег в постель, он все же вспомнил разговор с женой Кулябко.

«За что они не терпят ее?» — подумал он, засыпая.

Спал он как убитый, и только утром узнал, что ночью была тревога. На одном из секторов участка была нарушена сигнализационная сеть. До утра, пока он спал, пограничники прочесывали этот участок, но ни врага, ни даже следов не обнаружили. И только когда рассвело, дозор, обходивший край вспаханной полосы, ясно увидел волчьи следы на земле. Тщательно исследовав их, пройдя метров около семисот, бойцы наткнулись на логово зверя, куда привели следы самого «нарушителя».

— Это что… Здесь подобные вещи случаются редко, а вот на южных границах, особенно с Ираном, там ночью три-четыре раза заставы поднимаются в ружье. Кабаны, там их огромные стада, бродят по камышам. Мне бывалые пограничники рассказывали, что там и тигры, и волки, и барсы за кабанами ходят. Ну и, конечно, рвут почем зря сигнальные сети, а на заставах то и дело тревоги. Сурьезная у нас работа, ничего не скажешь, — засмеялся капитан, рассказывая утром Радину о ночном происшествии. Потом, понизив голос, как страшную тайну, вдруг сообщил:

— Сейчас такое представление будет…

— Какое представление? — удивился Радин.

— Ну, это я так его в шутку назвал, дело вот в чем. А тут санитарка одна, Сусейкина, проворовалась. Украла со склада санчасти барахла разного, простыни там, полотенца, еще что-то. Дело пустяшное, однако будет открытый общественный суд над ней. Если хотите, можете полюбоваться на этих баб. Тоже вроде материала для будущей книги, — пошутил он.

— А что, очень интересно. Познакомлюсь с работой женсовета, — сказал Радин.

— Да, там весь президиум увидите, и Кусикову, это главная в совете, и Матюхину, и других.

Спустя несколько минут Радин уже был в клубе отряда, где должен был произойти суд над санитаркой Сусейкиной.

«И чего они посадили меня в президиум?» — тоскливо подумал Радин, слушая однообразные выступления женщин.

Правда, речь третьей выступающей привлекла его внимание. Она говорила громко, стараясь выкрикнуть как можно сильнее фразы, вроде: «Мы должны быть бдительными… Каленым железом выжигать…» Самая же суть выступления сводилась к тому, что санитарка Сусейкина чуть ли не враг народа и что ее преступление может нанести неисправимый ущерб народному хозяйству, поэтому ее надо судить строго и беспощадно.

— Каленым железом надо выжигать подобных паразитов, еще кое-где сосущих народную кровь, — энергичным взмахом руки закончила свою обвинительную речь выступавшая.

Крупная, с белым лицом и резкой жестикуляцией, она произвела впечатление на зал.

— Правильно, Самарова! Судить таких надо! — послышались из зала голоса.

— Кто это? — спросил Радин соседку.

— А это наша бой-баба, учредитель женсовета Зина Самарова, жена командира заставы. Может, знаете капитана Левкина, так это его жинка. Хоть и разные фамилии, однако ребенок у них есть, — засмеялась Кусикова. — Сейчас она на курсах медсестер занимается. А что, понравилась? Женщина она молодая, кровь с молоком, и характер у нее не злой, только строгая, — снова засмеялась она.

Говорили они тихо, но Самарова, видимо, догадалась, что разговор идет о ней, и пересела поближе к ним.

— Хорошо говорила Зина. Прямо прокурорская речуга, — сказала Кусикова.

— А то, ежели их миловать, так от воров жизни не будет, — ответила Самарова и победно посмотрела Радину прямо в глаза.

Взгляд ее был прямой, глаза смотрели в упор, вызывающе и смело.

— А вы писатель, гость из Ленинграда? — усаживаясь почти рядом, спросила Самарова.

— Из Москвы… — с улыбкой ответил Радин.

— О-о! Это еще лучше. Я, знаете, еще ни разу не была в Москве. А уж как хочется, как хочется, — негромко сказала Самарова.

— А ты, Зина, отпросись у мужа, возьми у него двухнедельный отпуск и поезжай с товарищем в Москву. Он тебе там все покажет, — засмеялась Кусикова.

— А что? И поеду. Насчет мужа — это дело второстепенное. Главное, чтобы товарищ, — она кивнула на Радина, — согласился.

В ее словах, манере разглядывать собеседника было что-то неприятное, и Радин отвернулся.

— А все же это не дело, дорогие товарищи, — вставая с места, говорила одна из женщин, — нельзя так, просто нехорошо… — и, обращаясь к председательствующему, сказала. — Товарищ Ильин, а ну, дай-ка и мне сказать слово.