Тонкий профиль

Не поднимая головы от подушки, Чудновский мог видеть через открытую дверь часть своего участка. Болезнь всегда обостряла у него чувственное восприятие природы. Пожалуй, никогда Алексей Алексеевич не ощущал с такой полнотой все ее очарование. И близость бора, разогретого летним зноем, и хинную горечь сосновой коры, которой пропитался воздух, и благоухающие цветы, и сухой аромат кустов малины у соседнего забора, а когда ветер с близкой поляны, где гудел трактор, залетал на террасу, он щекотал ноздри Чудновского бензиновым холодком и сытым, плотным запахом свежевспаханной земли.

Временами начинал шуметь дождь — влажное дыхание бора становилось ощутимее, усиливались все запахи, отовсюду веяло бодрящей прохладой, и капли торопливо стучали в окно, дробно бились о крышу, словно бы там работала какая-то огромная, пишущая машинка, выстукивая очень длинную депешу, ему, Чудновскому, предупреждение о болезнях, подступающей старости и немощи духа.

Да, днем лежать одному на даче было тоскливо. Но к вечеру приезжала Ирина, садилась у ног отца, прикрытых пледом, развлекала его рассказами о городских новостях, о знакомых, избегая только лишь двух тем: больницы и завода. Да и сам Чудновский в эти часы старался не думать о делах.

Через неделю кровяное давление удалось снизить почти до нормы. Чудновский заметно повеселел. Он вставал уже с дивана, бродил по участку, присаживался на скамейку около своего телескопа.

В субботу вечером неожиданно нагрянули гости. Ирина не предупредила об этом отца, не хотела или не успела. Чудновский сидел за своим любимым маленьким столиком у телескопа, когда услышал гудок подъехавшей "Волги", потом увидел людей, входивших в его калитку.

Впереди шагала Ирина, за нею Терехов, сзади него — человек, которого Чудновский узнал не сразу, а потом вспомнил — Алик Коваль, сотрудник научно-исследовательского трубного института.

Пробегая мимо с продуктовой сумкой в руке, из которой торчала даже головка коньячной бутылки, Ирина быстро чмокнула отца в щеку.

Пока гости, расспросив о здоровье, как всегда, "отмечались" у телескопа, Ирина и Дарья Васильевна начали собирать на стол. Потом Чудновский предложил прогуляться вокруг участка. Гости топали вслед за ним по заросшим травой тропинкам, мимо сосен, мимо чужих заборов, разглядывали грядки, яблони, вишни, сарайчики и даже душевые, спрятанные в чаще кустов, в дальних углах огороженной земли.

Объяснения давал Чудновский, остальные шагали молча, но с такой деловитой сосредоточенностью, что могло показаться: все только за тем и приехали сюда, чтобы укрепить Чудновского во мнении, что участок у него отличный и каждый из них посчитал бы за счастье жить на такой даче.

Чудновский же, все понимая, делал вид, что именно так и есть на самом деле. И подогретый дружными возгласами одобрения интерес гостей вызван истинными достоинствами его дачного участка, а не только желанием сделать приятное заболевшему хозяину.

— Чудесно у вас здесь, — сказал Терехов, — не хочется уезжать от такой красоты.

— Да, хорошо! — согласился Чудновский. — А меня все же тянет отсюда на завод. Не оттого ли, мой друг, что мне не так уж много осталось на нем работать?

— Но почему же? — возразил Терехов.

— Вот видите, как сказывается разница в годах. Дача-то от меня не уйдет, а завод… По-разному мы с вами считаем время, Виктор Петрович, и труда, и отдыха, — Чудновский печально улыбнулся.

— Может быть, — сдержанно ответил Терехов. Развивать эту невеселую для хозяина дома мысль ему не хотелось.

Дачная тема не могла, конечно, занять всех надолго, и Чудновский, уже на террасе, заговорил об ином. Вспомнил свою молодость, тридцатые годы, когда не только что о дачах, но и о хороших квартирах никто не помышлял, и когда он, Чудновский, молодой инженер, работал в Москве в Гипромезе, снимал комнатушку у какой-то тетки в Харитоньевском переулке. Сводчатый потолок комнатушки напоминал келью, и стены ее были пропитаны постоянной сыростью. Случалось, капельки воды, словно мутным потом, проступали на потолке, и, срываясь, падали вниз.

Чудновский был уже женат, подрастала Ирина. Работал он по ночам, когда все засыпали, а чтобы самому не спать, опускал ноги в таз с холодной водой, писал и чертил, сидя на бывшей плите с замазанными конфорками. Эта печь-стул молчала только в спокойную погоду, а когда на улице разгуливался ветер, оживала и утробно гудела и посвистывала.

Но разве он тогда жаловался кому-нибудь на свою судьбу! Да только ли он?! Тысячи, миллионы таких же, как он, были охвачены стремлением создавать грандиозное. Строились красивейшие станции метро, вступали в строй новые заводы, мощные гидростанции. Какими ничтожными, мелкими в сравнении с этими делами казались им житейские невзгоды!

Чудновский был доволен, что выразил свою мысль вот таким личным примером, фактом своей биографии. Это всегда впечатляет.

— Друзья, мы умели мечтать, — сказал он, — но не уподобились тем, кто мечтает ночью, а днем забывает свои сны. Мы были мечтателями наяву и готовы были пожертвовать всем, чтобы "сказку сделать былью".