Тонкий профиль

Как это начиналось на трубопрокатном? В марте шестьдесят девятого Осадчий провел необычную планерку. Меня не было тогда в Челябинске. Ну, а если бы и был, мог пропустить этот день и час или же просто не знать, что состоится такое совещание. Было оно сравнительно узким, проходило в кабинете директора, а не как обычно, в конференц-зале заводоуправления, где по понедельникам все собираются на оперативки. За длинным зеленым столом, который, как палочка в перекладинку буквы "Т", упирается в стол и кресло Осадчего, сидели начальники основных цехов и служб завода — Терехов, Вавилин, Телешов, секретарь парткома Иван Георгиевич Соболев, председатель завкома Крючков. Генеральная перестройка — дело всего коллектива. Да и как может быть иначе? Представьте себе всю махину трубопрокатного, его удельный вес, масштабы завода, производящего в год в два раза больше труб, чем вся Франция, в полтора раза больше, чем Англия, и всего лишь на одну четверть меньше, чем вся Федеративная Республика Германии.

Осадчий открыл совещание, сразу взяв тему за самую сердцевину. Словоизвержения здесь вообще не в моде. Слишком дорого время!

К тому же каждый знает, что любая серьезная, техническая идея не рождается мгновенно, как ослепительный разряд молнии в небе. Идеи вызревают постепенно — в умах и, я бы сказал, в сердцах. Они появляются, вызывая определенное умонастроение у тех, кто постоянно думает о будущем завода. А затем уже это умонастроение, этот творческий настрой на решение определенной задачи сам в свою очередь углубляет и расширяет идею.

Таковы эти взаимосвязи и взаимовлияния людей и новых мыслей на путях современного технического поиска. И когда говорят: "Идея уже носится в воздухе", имеют в виду именно состояние увлечения новой мыслью многих инженеров, конструкторов, технологов — людей, которые составляют действенный мозговой центр любого предприятия.

— Итак, берем курс на реконструкцию, — негромко произнес Осадчий и пододвинул к себе лист бумаги, чтобы записать вопросы, а возможно и чьи-то возражения. — Сначала наш цех № 2. Как известно, товарищи, он построен еще в войну. Оборудование в нем почти тридцатилетнего возраста. Для завода этот цех — старик!

Никто не возразил. Действительно, старик, но с военной выправкой и стойкостью — тянул все эти годы программу и ждал, когда волны НТР, мощно бушующие в других цехах, подкатят и к его стареньким воротам. Да и номер у него был — второй, номер ветерана.

Обозначения цехов цифрами привились еще со времен войны. Сколько лет прошло, а эти индексы, по сути дела лишь память о далеком прошлом, цепко держались в разговорном обиходе. Да и в самом деле, легче ведь сказать "шестой цех", чем произнести длинное, словно бы рокочущее от множества согласных, трудновыговари-ваемое "трубоэлектросварочный".

— Во втором, — продолжал Осадчий, — будем менять печь, трехваловый обкатный стан, прошивной стан, девятиклетьевой калибровочный, перечислять сейчас все оборудование не буду, — остановил он сам себя. — Важно обговорить общие принципы.

— Правильно, — одобрил кто-то.

Осадчий поднял голову: он не узнал сразу голос, что случалось с ним редко. Кажется, это Калинин, начальник шестого цеха.

— Общие принципы имеют особое значение для вашего цеха, Сергей Алексеевич, — сказал ему Осадчий. — Догадываетесь, почему?

— Как не догадаться, — не поднимаясь, а лишь изобразив желание подняться, сказал Калинин, и почему-то слегка покраснел. — Тоннаж нашей продукции, Яков Павлович, и проблема простоев…

— Вот именно, простоев, а простои надо свести к минимуму. Но об этом потом. Самое главное сейчас…

Тут Осадчий сам неожиданно вздохнул. Вздохнул, закашлялся и сделал продолжительную паузу. Не так-то легко было ему произнести то, что он собирался сказать, определить ту главную отправную точку, а точнее, генеральную линию, от которой и побегут в разные стороны все остальные, пока еще пунктирные линии для расчетов, графиков, планов, все наметки предполагаемых сроков и этапов работ.

Наверное, все или почти все представители "мозгового центра" знали или предполагали, в чем же состоит самое главное, но тем не менее напряжение, зазвучавшее в голосе директора, передалось и им.

— Наша традиция, — наконец, твердо закончил свою мысль Осадчий, — при любых перестройках завода не просить у правительства снижения государственного плана. Вы помните, так было и в шестьдесят седьмом, так было раньше. А если бы и попросили, дорогие друзья, вряд ли нам разрешили это. Но мы не будем просить…

— Безусловно, — сказал кто-то со своего места. Многие согласно закивали, кто-то не то поперхнулся, не то многозначительно покашлял, Калинин и Телешов, оба представители самого большого цеха, одновременно потянулись к графину за стаканом воды. Телешов же при этом скорее почувствовал, чем заметил, как дрогнули губы Осадчего в мимолетной улыбке.