Тонкий профиль

Выше среднего роста, стройный, худощавый, он понравился мне сразу немного застенчивой манерой держаться, простотой, неподдельной скромностью. В нем чувствовалась еще и энергия, добросовестность даже в том, как он подробно и старательно объяснял мне все, что мог объяснить и показать в трубоэлектросварочном. Двигался он легко, привычно, я бы еще сказал, с солдатской непринужденной выносливостью. Я еле поспевал за ним.

Когда после пятилетнего перерыва я подходил к хорошо знакомой и внешне ничем не изменившейся огромной коробке цеха, мне как-то не верилось, что я так давно здесь не был. И заводской двор, и маленький садик, вплотную примыкавший к цеху, — все тут выглядело так же, как и прежде. Быть может, только кустов жасмина да небольших елочек стало побольше.

Казалось бы, только вчера я вот так же открывал простенькую дверь с потрескавшейся краской и вступал на бетонный пол с мелкими щербинками, выбитый, вытертый тысячами грубых и крепких рабочих ботинок трубопрокатчиков. Эта дверь вела в один из темноватых коридорчиков, а он, в свою очередь, выводил к другой двери, такой же неказистой, с деревянной ручкой, замасленной рабочими ладонями. И только за этой второй дверью неожиданно открывался простор цеха.

Нет, я не оговорился, именно простор, хотя слово это не вяжется с представлением о цеховых пролетах, какими бы большими они ни были. И не в длине этих пролетов, видимо, дело. Ощущение простора возникает от волнующей масштабности всего, что видишь перед собою, от самого стиля цеха — "расчета сурового гаек и стали", как сказал Маяковский, от той индустриальной мощи, которая исходит от каждого стана, автоматической линии.

Я не знаю, много ли у Осадчего дизайнеров — людей, думающих о художественной выразительности конструкций. Но уверен, что главным дизайнером здесь стала побудительная сила, продиктованная самим временем, которая заставляет коллектив стремиться к индустриальной гармонии, красоте и целесообразности всего, что находится на заводе.

Когда я ходил по цеху с Новиковым, мне хотелось сразу и четко отделить старое от нового и новое от новейшего, представить себе в реальной плоти зримые черты реконструкции. Я старался это сделать, но, к удивлению своему, многого не мог сразу заметить. В самом деле, как определить на глазок изменения в мощности двух гигантских формовочных прессов, которые легко, одним нажимом сгибали плоские стальные листы, придавая им овальную форму. Я стоял около них, задрав голову, и мне представлялось, что эти махины такие же, как были пять лет назад.

Но когда я сказал об этом Новикову, он как будто бы даже обиделся.

— Новый пресс очень отличается от старого, хотя и стоит на том же месте, — сказал Новиков, как мне показалось, с удовольствием окидывая взором агрегат. — Очень отличается, — повторил. — Тот, прежний, работал с максимальным усилием в тринадцать тысяч тоня, а теперешний — ого! — давит с силой в двадцать тысяч! Чувствуете, какая разница?

— Да, конечно, — согласился я, хотя эту разницу, честно говоря, я мог почувствовать лишь умозрительно. Пресс работал быстрее на какие-то доли минуты, но и эта экономия времени на каждой заготовке давала за сутки значительный прирост производительности.

Такой же скачок в производительности дала и замена четырех "ниток" рольганга на шесть. Новиков спросил меня, вижу ли я это.

Я кивнул утвердительно. Мысленно же упрекнул себя в недостаточной наблюдательности. Вот уже две новые линии рольгангов должен бы заметить. Их можно сравнить с железнодорожными путями, с той лишь разницей, что по ним катятся не вагоны, а трубы. И естественно: чем больше "путей", тем выше их пропускная способность.

— Линий стало больше, но длина их уменьшилась, — заметил Новиков.

— Как так?

— А кое-где мы нашли возможность сократить путь трубы внутри цеха. Линий больше, но они короче. Тут самое интересное, в чем же главный источник увеличения производительности? — сказал Новиков.

— В чем же?

— В скорости сварки. Вместо двух три вольтовых дуги теперь на станах. И скорость сварки увеличилась более чем вдвое.

Я остановился с Новиковым около пульта наружной сварки труб на линии "1220". Стоял и наблюдал за ходом работы, а потом Петр Федорович предложил мне сесть на скамейку, которая стояла на этой рабочей площадке. У сварщика, находящегося за пультом, была другая скамейка для отдыха, эта же предназначалась для электриков, слесарей, ремонтных рабочих, для мастеров, начальников смены, для всех, кому по той или иной причине надо работать около стана, не мешая самому сварщику и не отвлекая его.

Наблюдая за сваркой, я невольно вспомнил давний спор Осадчего с Чудновским о возможности применить телевидение для контроля за качеством сварочных швов. И спросил у Новикова, есть ли уже такие аппараты в цехе.