Тонкий слой лжи. Человек в дверном проеме

Ночные часы едва текли, как глицерин, разлитый в детстве Хайменом: густой поток лениво обогнул ковер, пробрался под столом, вытек через порог и успокоился на подстилке, служившей ложем их огненно-красному сеттеру. Сеттера звали Бунтарь. Смешно. Пес отличался необыкновенной покорностью и при всяком удобном случае норовил лизнуть руку кому угодно.

Хаймен вышел на кухню, вытащил из холодильника лед, почему-то представил, что Салли в месте упокоения будет лежать неподвижно, с надменной улыбкой, обложенная глыбами льда, как кусками горного хрусталя, и широко открытыми глазами впиваться в Хаймена. И каждый в ее глазах прочтет: «Вот человек, который меня убил». Хаймен приложил льдинку величиной с куриное яйцо ко лбу, потер виски, за воротник заструилась вода.

Бояться нечего. И все же… Жаль, Манчини не остался ночевать. С ним Бакстер чувствовал себя спокойнее. Билли обладал свойством сразу, как только появлялся, показывать другому, что берет ответственность за него на себя. Берет тут же и безоговорочно. Чтобы ни случилось. Женщины обожают таких мужчин. Да и Бакстер в глубине души не сопротивлялся, когда некто начинал думать и - главное - действовать за него.

Хаймен задремал в кресле, ему снился солнечный день на пляже: брызги морской воды, подсвеченные солнцем; загорелые тела; смех и шум; монотонный рокот прибоя; завывание лодочных моторов, гудки далеких кораблей, сирены спасателей… Хаймену казалось, что солнце ласкает его, согревает изнутри, вытапливает холод и страх, неуверенность в будущем и всю городскую отраву, что скапливается в человеке за десятилетия жизни в каменных коробках, расставленных рядами вдоль бесконечных улиц.

Утром Бакстер удивился, что всю ночь проспал в кресле. Дурное настроение улетучилось. Ополоснул лицо, почистил зубы. Посетила спасительная мысль. Если он завладеет деньгами жены, появится возможность все переменить: найти другую женщину и сделать ее счастливой; ему подарят детей - не меньше троих. Что же получится? Вместо двоих озлобленных людей - его и Салли в мире начнут жить пятеро счастливых. Обновленный Бакстер, обожающая его жена и трое детей или столько сколько они захотят. Получалось вполне оправданно. Вместо двоих несчастных куча счастливых. И еще, расширится производство - счастье, что у нее нет близких - за счет денег Салли, вырастут прибыли, конечно неприятно, что оружие когда-нибудь пустят в ход, но это не его ума дела; есть спрос, он обеспечивает предложение, в душе, как и многие надеясь, что горы железа так и сгниют, не найдя применения.

На работе Бакстер поболтал с секретарем. Девушка расцвела. Гуттаперчевая, то и дело меняющая выражение мордашка в веснушках так и лучилась улыбками. Бакстер знал им цену. Вое наигранно. И она знала, что он знает. И все чувствовали себя прекрасно. Секретарь подсунула несколько бумаг на подпись. Бакстер прошел в кабинет. Уселся за стол. И все забыл.

Хотел забыть, хотя бы на время. Не вышло.

Посреди полированной столешницы лежали билеты на самолет. Манчини позаботился.

Бакстер лениво пробежал графы заполненные компьютером и обнаружил, что вылетает через день.

Когда появился Манчини, Бакстер уже спрятал билет в бумажник. Билли предложил позвонить жене. Бакстер заерзал в кресле, сразу сообразив, чего добивается Манчини - бессодержательного, намеренно пустого разговора, в котором обязательно прозвучит фраза: «Приехал бы. Но… Не могу. Ни под каким видом. Работа. Вояки упираются. Не уговаривай». Оба знали, что секретарь подслушивает по отводной трубке и каждый понимал, что не лишнее иметь в ее лице полезного свидетеля, на всякий случай.

Бакстер набрал номер. Салли спала, едва пробудилась, наорала на Хаймена: ни минуты покоя! Даже для проформы не предложила прилететь. Затея рушилась. Бакстер внезапно замолчал. Долгая пауза насторожила Салли.

- В чем дело?

Бакстер, тяжело дыша, пролепетал: сердце. Салли спохватилась, переменила тон и - деваться некуда - предложила: «Может приедешь на денек-другой? Придешь в себя. Всех денег не заработаешь». В устах Салли слова про все деньги звучали явной издевкой. Бакстер, тяжело вздыхая, попрощался: «Не смогу. Работы невпроворот. Позвоню еще». И швырнул трубку. Манчини ласково смотрел на друга Вес прошло, как по писанному, главное - оба понимали друг друга с полуслова.

Манчини изучал Бакстера, будто видел впервые: внимательно, прощупывая взглядом каждый сантиметр его лица. Хаймен не понимал в чем дело. Манчини отошел в дальний угол, прищурился, покрутил головой, потом сообщил Бакстеру, что труднее всего запомнить человека в сером костюме (это на аэродроме), а в яркий солнечный день лучше всего облачиться в белое и однотонное - никаких ярких пятен. К счастью, съязвил Манчини, внешность у тебя достаточно бесцветная. - Бакстер даже обидеться не успел. - Галстук сменим, желтые слоники на синем слишком запоминаются. Да и вообще можно обойтись без галстука.

Бакстер, в который раз, восхитился предусмотрительностью друга и более всего тем, что Билли делает все возможное, чтобы никто никогда не доставил Бакстеру неприятности.