Тоннель

Никакого упрека не было в этом вопросе, никакой иронии даже. Она умела так спрашивать — ровно и без оценки, с абсолютно нейтральным интересом, за это ее и ценили на работе. Безупречный, объективный интервьюер, рядом с которым ты всегда говорил больше, чем собирался, и, если в результате чувствовал себя говном, ее упрекнуть было не в чем, она тебя никак к этому выводу не подталкивала.

Устал я просто, подумал Митя. Три километра в одну сторону, потом в другую, и жара еще эта.

— Мама тебя убьет, — сонно сказала Ася и опять зевнула.

— Сейчас мы тебя спать положим сзади, — бодро сказал он. — А с мамой я поговорю. Ну пропустишь зубного завтра, в конце концов. Кто же знал, что так выйдет?

Тойота стояла обиженная, с распахнутыми дверцами, но внутри все было не тронуто. Судя по всему, ни на Сашину сумку, ни на Аськин расстегнутый рюкзак и забытый на заднем сиденье телефон никто не позарился, и все-таки обе сразу забрались внутрь — одна вперед, другая назад, проверять вещи. Снаружи слышно было, как Саша вежливо предлагает Асе выпить воды и как Ася вежливо отказывается, потому что не хочет пить, спасибо большое, и Митя сразу почувствовал, что в машину ему не хочется совсем, а вместо этого, наоборот, нестерпимо хочется курить. Он сел прямо на асфальт, прислонившись спиной к тойотиному пыльному борту, вытащил из кармана пачку «Винстона» и щелчком выбил сигарету.

Впереди жена-Патриот деловито копалась в багажнике УАЗа, шуршала целлофаном. Левую руку она согнула в локте и яркие пакетики чипсов, яблоки и бутылки цветной газировки складывала прямо себе на грудь. Вид у нее был неожиданно пляжный, словно она вот-вот вытащит из багажника одеяло, крем для загара и надувной круг. А может, и кастрюлю с борщом, завернутую в полотенце. Дети нетерпеливо скакали рядом, как голодные маленькие птицы.

Справа в Порше красивая женщина-Кайен откинулась в кожаном кресле и протирала влажной салфеткой лоб, виски и тонкие голые руки, а потом, бросив осторожный взгляд в окно (Митя поспешно отвернулся), быстрым движением коснулась салфеткой подмышек, одной и другой. Ее сердитая младшая спутница пришла позже и как раз усаживалась на свое место. Через тонированное стекло видно было, как она наклоняется, чтобы снять обувь, забирается на сиденье с ногами и начинает массировать ступни, и что платье на ней короткое, а коленки хороши, хоть и несколько полноваты, и что ей совершенно плевать, видит ее в эту минуту кто-нибудь или нет.

— Ну ты как, Очки? — спросил Патриот, тяжело садясь рядом.

В руках у него была рыжая двухлитровка «Жигулевского», изрядно уже початая. Он поднял ее к губам, сделал пару шумных глотков и протянул Мите. Ясно было, что и с «Очками», и с внезапной патриотовой приязнью на ближайшие пару часов придется просто смириться, так что Митя взял бутылку и тоже глотнул, потом еще раз и еще. Пиво было горькое, теплое и выдохшееся и пришлось невероятно кстати, и, чтобы внести лепту в укрепление добрых соседских отношений, Митя предложил Патриоту сигарету.

Пару минут они молча курили, сидя бок о бок и передавая друг другу бутылку. Люди продолжали идти мимо, но поток понемногу начинал редеть. Маленький таксист, вернувшийся одним из первых, положил голову на руль и крепко спал, как умеют только люди, привыкшие использовать для отдыха каждую свободную минуту. Юный водитель Газели уже снова забаррикадировался в своей кабине. Одной из последних приковыляла босая длинноногая нимфа, прижимая к груди свои неудобные туфли бережно, как котят.

— Еле нашла, — сказала она Мите с Патриотом. — Всё облазила, вообще не могла вспомнить, где их бросила. Ремешок порвался, жалко, новые совсем.

Потом она взглянула в сторону своей сверкающей машины, и нежное ее лицо омрачилось.

— Он чего, так и не пришел? Нет, нормально? Вы же вместе уходили?

— Мы потерялись, когда все побежали, — сказал Митя. — Такая суматоха началась. Да придет, куда денется.

— Пива хочешь? — спросил Патриот и тряхнул двухлитровкой.

— А давай, — сказала нимфа, зашвырнула туфли в кабриолет и подошла поближе. — И сигаретку.

— Вы что, курите? Здесь?! — раздался знакомый звонкий голос, и, подняв голову, Митя увидел маму-Пежо, маленькую, гневную и снова полную энергии, которой она набралась, вероятно, от несчастного здоровяка из микроавтобуса.

Мальчик уже не бился и сидел у него на руках смирно и сонно, клевал носом, а вот у дядьки лицо было такое, словно по пути он потерял литра два крови. Оставив его топтаться возле кабриолета, как нерасседланную лошадь, мама-Пежо решительно подошла к Тойоте.

— Уберите немедленно, — потребовала она. — Дома курите у себя сколько захотите, а здесь общественное место, никто не обязан дышать этой вонью.

Митя вздохнул и послушно погасил окурок об асфальт, но Патриота смутить оказалось непросто.