Тоннель желаний

Курившая под форточкой Ленка стремительно затушила сигарету, и обе рванули каждая к своей трубке.

Звонили Таисии.

– Мама! Мамочка! – верещала Настена. – Папу выписывают! Ты когда приедешь?

– Не знаю. – Губы свело, лицо стало чужим. Тася сдерживалась изо всех сил, чтобы не разреветься.

– Мамочка! – не отставала Настена. – Когда ты возвращаешься? У нас денег уже нет, а врач сказала, что папе нужно питание.

«Папе нужно, а нам что – не нужно?» – шевельнулся вялый протест.

– Настя, дочка, потерпи еще несколько дней. Я хочу дождаться отправки контейнера. Оставить его здесь я не могу. Вдруг все снова сорвется.

– Понятно, – разочарованно протянула дочь, – дать папе трубку?

Таська облизала враз пересохшие губы.

Разговаривать с Егором сейчас она не могла – не могла собрать душевные силы.

И потом, что она ответит, если Егор спросит о делах? А он спросит.

Скорее всего, ей захочется пожаловаться. Не исключено, что сорвется в истерику, а истерика – несколько не та эмоция, которая должна сопровождать такое радостное событие, как выписка из больницы после комы. Так что лучше отложить разговор до встречи.

Таська так долго молчала в трубку, что Настена за семь тысяч километров угадала ее настроение:

– Потом сама позвонишь?

– Да, – обрадовалась подсказке Тася, – сама позвоню, когда куплю билет. Целуй папу.

С этого момента время понеслось, как будто Земля изменила скорость вращения.

Все разрешилось не на третий, как обещал полпред, а на второй день. Легко и просто.

Позвонили, извинились, заверили, что груз готов к отправке, что прошло внутреннее расследование, установлен факт превышения полномочий, что ей возместят ущерб, допущенный по вине капитана Шаповалова (бывшего капитана Шаповалова!), и еще много бальзама было пролито на израненную Таськину душу.

Контейнер (Господи, помоги!) пока оставался на приколе, но уже было ясно: «Сахалин-2» завершен.

* * *

Грохнул лифт, Таська выкатила сумку на площадку, сняла перчатку, вытерла ладонью лицо – Москва встретила ледяным ветром и снегом с дождем.

На площадке Тася остановилась, пытаясь унять сердцебиение.

Все было немного чужим.

Как бы заново узнавая дверь, коврик под ногами и запахи, с внутренним страхом повернула ключ в замке.

На фоне скудного света, падающего из комнаты, в коридоре возник мужской силуэт.

Щелкнул выключатель, Таисия уставилась в иссушенное лицо с запавшими глазами, испуганно ойкнула и отпрянула. Механически перевела растерянный взгляд на белеющий на двери квартирный номер – не ошиблась ли. Не ошиблась.

– Что, такой страшный стал? – с горечью спросил Егор.

Не сводя с мужа глаз, Таська одним движением вкатила сумку, зажгла свет, захлопнула дверь, стряхнула с куртки дождевые капли.

Привалившись плечом к дверному косяку и сунув ладони под мышки, Егор наблюдал за женой.

Под ногами вертелся, впадал в раж Барончик, подпрыгивал, в прыжке норовил лизнуть и целился, подлец, в губы. Наконец больно царапнул, и боль помогла Таське справиться с растерянностью.

Шаря по лицу Егора глазами, она выдавила:

– Здравствуй, муж. – Отчуждение было таким явственным, что Таська смутилась.

– Здравствуй, жена.

Она стянула с ног ботинки, пристроила на вешалку куртку и одернула свитер. Руки мешали, слова не находились, в сознании со свистом проносились мысли, горячие, как пули.

Интересно, как она выглядит? Наверное, Ленка права – как чума. То-то Егор смотрит, будто видит впервые.

Хотя… Они не виделись… полгода.

То есть ей, конечно, повезло больше: она хотя бы видела телесную оболочку Егора. А он вообще ее не видел.

– Как ты? – нарушил молчание Егор.

– А ты? – Таська вскинула голову. Растерянность уступила место возмущению, категорическому несогласию с судьбой. Хотелось завыть от бессилия.

Почему? Почему это досталось им?

Ее муж – король в изгнании, король, которого предал собственный организм. Что может быть коварней этого предательства?

– Кажется, я выкарабкался.

– Я тоже, кажется, выкарабкалась.

– Я пока еще плохой работник. – Он протянул руку. Ладонь легла Таське на голову, погладила по волосам, внутри у Таськи все задрожало.

Она приняла мужа в свои объятия и с удивлением осознала, что испытывает к нему нежные… материнские чувства.

– Ничего-ничего, успеешь. Окрепнешь, и все пойдет своим чередом, – сдавленным голосом соврала она, поглаживая Егора по спине, – никуда не денется от тебя работа.

Так, в обнимку, они перебрались на кухню, мешая друг другу и толкаясь, устроились на диване. Молчание окутало обоих, завладело всем Таськиным существом.

Пригревшись под рукой Егора, она тихо дышала ему под мышку.

Скосив глаза, смотрела, как ходит адамово яблоко на шее мужа, как пульсирует беззащитная впадинка между ключицами. От этой беззащитности у Таськи перехватило дыхание. Душная волна жалости накрыла ее с головой, сметая все прочие чувства.

Эта была та самая впадинка и те самые ключицы, с которыми она знакома уже почти восемнадцать лет, а ничего подобного она раньше не испытывала к своему мужу. Странно было бы испытывать жалость к гранитной скале. Или к бетонной плите.

Горло распухло от слов, но с языка они так и не сошли.