Тоно Бенге

Она лежала в моих объятиях, и мне показалось, что она на миг потеряла сознание.

— Могли здорово расшибиться, — сказал Котоп, с неодобрением поглядывая на нас. — Это, знаете, небезопасно — соваться нам поперек дороги. — Он взял лошадь под уздцы.

Беатриса отпрянула от меня, постояла минуту и опустилась на траву; ее всю трясло.

— Я посижу немного, — сказала она.

Она закрыла лицо руками, а Котоп смотрел на нее подозрительно и с досадой.

Никто не двигался с места.

— Пойду принесу воды, — сказал наконец Котоп.

У меня этот случай — эти краткие мгновения близости, этот вихрь переживаний — каким-то непостижимым образом породил дикую фантазию добиться любви Беатрисы и обладать ею. Не знаю, почему эта мысль возникла именно тогда, но так уж случилось. Я уверен, что раньше мне это и в голову не приходило. Помнится лишь одно: страсть налетела внезапно. Беатриса сидела, съежившись, на траве, я стоял рядом, и оба мы не проронили ни слова. Но ощущение было такое, словно только что я слышал голос с неба.

Котоп не успел пройти и двадцати шагов, как Беатриса отняла руки от лица.

— Не надо мне воды, — сказала она. — Верните его.

С тех пор наши отношения стали иными. Исчезла прежняя непринужденность. Беатриса приходила реже и всегда с кем-нибудь, чаще всего со стариком Кэрнеби, он-то и поддерживал разговор. На весь сентябрь она куда-то уехала, а когда мы оставались с ней наедине, мы испытывали странную скованность. Нас переполняли какие-то невыразимые ощущения; все, о чем мы думали, было столь важно для нас, столь значительно, что мы не умели это высказать.

Потом произошла авария с «Лордом Робертсом Альфа»; с забинтованным лицом я оказался в спальне в доме леди Оспри в Бедли-Корнер; Беатриса командовала неопытной сиделкой, а сама леди Оспри, шокированная и вся красная, маячила где-то на заднем плане, и во все ревниво вмешивалась тетушка Сьюзен.

Мои раны, хоть и бросались в глаза, были не опасны, и меня можно было уже на следующий день перевезти в «Леди Гров», но Беатриса не позволила и целых три дня продержала меня в Бедли-Корнер. На второй день после обеда она вдруг ужасно забеспокоилась, что сиделка не дышит свежим воздухом, в проливной дождь выпроводила ее на часок погулять, а сама села около меня.

Я сделал ей предложение.

Должен признаться, что обстановка не благоприятствовала серьезным излияниям. Я лежал на спине, говорил сквозь повязку да еще с трудом, так как язык и губы у меня распухли. Мне было больно, меня лихорадило. И я не мог совладать со своими чувствами, которые приходилось так долго сдерживать.

— Удобно? — спросила она.

— Да.

— Почитать вам?

— Нет. Я хочу говорить.

— Вам нельзя. Говорить буду я.

— Нет, — возразил я, — я хочу с вами поговорить.

Она встала возле кровати и посмотрела мне в глаза.

— Я не хочу… Я не хочу, чтобы вы говорили. Я думала, вы не можете разговаривать.

— Вы так редко бываете со мной наедине.

— Вы бы лучше помолчали. Сейчас не надо говорить. Взамен вас буду болтать я. Вам не полагается говорить.

— Я сказал так мало.

— И этого не надо было.

— Я ведь не буду изуродован, — заметил я. — Только шрам.

— О! — сказала она, словно ждала совсем другого. — Вы думали, что станете страшилищем.

— L'homme qui rit![28] Могло случиться. Но все в порядке. Какие прелестные цветы!

— Астры, — сказала она. — Я рада, что вы не обезображены. А это бессмертники. Вы совсем не знаете названий цветов? Когда я увидела вас на земле, я подумала, что вы разбились насмерть. По всем правилам игры вы не должны были уцелеть.

Она сказала еще что-то, но я обдумывал свой следующий ход.

— А мы с вами равны по положению в обществе? — в упор спросил я.

Она изумленно посмотрела на меня.

— Странный вопрос!

— А все-таки?

— Гм. Трудно сказать. Но почему вы спрашиваете? Неужели дочь барона, который умер, насколько я знаю, от всяких излишеств раньше своего отца… Невелика честь. Разве это имеет какое-нибудь значение?

— Нет. У меня в голове все перемешалось. Я хочу знать, пойдете ли вы за меня замуж?

Она побледнела, но ничего не сказала. Я вдруг почувствовал, что должен разжалобить ее.

— Черт бы побрал эту повязку! — крикнул я в бессильной ярости.

Она вспомнила о своих обязанностях сиделки.

— Что вы делаете? Почему вы поднимаетесь? Сейчас же ложитесь! Не трогайте повязку! Я ведь запретила вам разговаривать.

С минуту она растерянно стояла возле меня, потом крепко взяла за плечи и заставила снова откинуться на подушку. Я хотел было сорвать повязку, но Беатриса ухватила мою руку.

— Я не велела вам разговаривать, — прошептала она, наклонившись ко мне. — Я же просила вас не разговаривать. Почему вы не слушаетесь?

— Вы избегали меня целый месяц, — сказал я.

— Да, избегала. И вы должны знать почему. Опустите же руку, опустите скорей.

Я повиновался. Она присела на край кровати. На ее щеках вспыхнул румянец, глаза ярко блестели.

— Я просила вас не разговаривать, — повторила она.

В моем взгляде она прочла немой вопрос.

Она положила руку мне на грудь. Глаза у нее были страдальческие.

— Как я могу ответить вам сейчас? — произнесла она. — Разве я могу вам сказать что-нибудь сейчас?