Топ-модель

Но главное, упоительное чувство полета в синем пронзительном вольном пространстве, а после - влёт в иную удивительную стихию, где нет дневной жарыни, пылевых смерчей и надоедливых взрослых, пытающихся всегда навязывать свои странные представления о жизни.

И чем дольше ты находился в подводной мире, тем больше тебя уважали в надводном. Таковы были законы нашей дивноморской мелюзги. Мы любили до одури спорить, кто быстрее, сильнее и выше. Олимпийское движение, и только. Теперь-то понятно, что каждый боролся за лидерство, каждый хотел быть первым, каждый утверждал свое маленькое "я" в большом помойном мире.

Тогда мы этого не понимали, и соперничество принимали за игру.

- А вот не поплывешь, Машка, - вредничала Верка Солодко, похожая круглым личиком и выпуклыми глазами на плоскую рыбу камбалу. - Слабо до горизонта-то!

- А вот и не слабо, - отвечала и, чувствуя в жилистом подростковом теле неукротимый огонь - огонь соперничества. - Поплыли вместе?

- Щас, - смотрела линялыми лупетками. - Делать нечего? Я что, дура*?

* В романе по убедительной просьбе всех прекрасных дам использование агрессивной ненормативной лексики не имеет места быть, кроме одного слова. (Авт.)

Я передернула костлявыми плечиками и, может, именно тогда впервые ощутила, некое чувство превосходства над глупыми обстоятельствами. Доплыву, сказала я себе, и нырнула под набежавшую шипящую волну. И верила, что так и будет!

Шумный берег сдвинулся в сторону, будто гигантская сковорода на палящем пламени. Море было тихим, вечным и праздничным. Казалось, что я барахтаюсь в центре шелкового полотнища, и на меня с нетленных небес поглядывает всевидящее золотое око Создателя. И смотрит ОН поначалу с неким недоумением, мол, что за букашечка трепыхается внизу, а после усмехается, ай, да, глупыха, ну-ка, поглядим, каким характером уродилась, мелочь та мирская.

И насылает кучевые облака, и волны уже не родные и мягкие, а жесткие, точно из жести. Лента горизонта пропадает и приходит понимание, что ты есть беспомощная молекула грозной природы. И от этой мысли возникает страх. Он душит тебя, как человек, и ты задыхаешься от ужаса и усталости. И возникает впечатление, что плывешь не в любимом синем море, а в синильной кислоте.

Кислота - именно тогда я впервые испытала чувства того, кто находится в смертельной и опасной среде. Она заливала лицо, забивала рот, разъедала тело и... тебя уже нет. Ты - дохлая ветошь, облитая кислотой и кинутая с борта баркаса.

Видимо, ОН смилостивился над дурочкой, и меня заметили именно с рыбачьего баркаса. Я помню ту чудную силу, которая вырвала меня из кислотного пространства на теплые, просоленные доски, дрожащие от работы движка. И запах рыбы - потрясающе родной и оптимистичный.

По прибытию в бухту Лазурную выяснилось, что подруги решили: я утонула, и ничего лучшего не придумали, как бежать в мой родной дворик с воплями отчаяния.

Словом, случилось так, что бабушка встречала меня с армейским отцовским ремнем, подружки, как героиню, а мальчишки - свистом, но завистливым.

И весь этот приморский нервозно-радостный бедлам с бухающим оркестром потрясли мое воображение. Разумеется, оркестр встречал очередную московскую делегацию, но его торжественно-фальшивые звуки достались и мне, дивноморскому огарочку.

И я, находясь в эпицентре всеобщего внимания, пусть и частично фальшивого, неожиданно ощутила себя легкой и воздушной. Возникло впечатление, что я заглотила цветную карамельку и она, растворившись, затопила всю мою душу. И было этой душе - сладко-сладко. Чудесно-чудесно. Волшебно-волшебно.

Боже, какое это было чувство - миг сладкой победы! И мне даже показалось, что я таки доплыла до ленточки горизонта. И поэтому шла по трапу, как молоденькая богиня, вышедшая из пены.

Офицерский ремень привел меня в чувство - бабушка была женщиной решительной и без романтических затей. Правда, было не настолько больно, сколько обидно.

- Ишь, принцесса! - кричала бабушка. - Выпорю, как сидорову козу!

Я бы удалилась коронованной особой, да ремень свистел в горячем воздухе не шутя, и я предпочитала улепетывать от него понятно в каком качестве. То есть разница между первым званием и вторым была самая наименьшая. И эту аксиому я проверила личным подростковым местом, которым чаще думала, чем сидела.

- Так, Маша, - сказала вечером мама. - Мы хотели взять тебя в Геленджик, но будешь наказана.

- Па-а-а, - заныла я, обращаясь к последнему своему заступнику. - Я больше не буду-у-у.

- Мария? - разводил отец руками. - Тут я бессильный.

Бессильный? Этому я не могла верить. Почему красивый и мужественный офицер ВМФ, будто сошедший с рекламного плаката, не может проявить силу. И к кому - хрупкой, как ракушечка, маме, правда, с твердым именем Виктория? Я, маленькая дурочка, не понимала, что порой умная женщина, может подчинить своей твердой воли полки, состоящие из таких гвардейцев, как мой отец.