Топографический кретин

— Какого Стёпу? — не поняла она.

— Стипуху.

— Это кто?

— Ну, стипендию, — я даже немножко опешил.

— А, стипендию! Так это же стипа.

Стипа, поди ж ты! Куда мир котицца.

Вспоминал с улыбкой, отдающей снисхождением к себе бывшему: себе-то настоящему я мог позволить угостить подругу в московском кафе, отвезти ее на такси, потом на том же такси приехать домой, сбросить ботинки о загнувшийся край заскорузлого линолеума в прихожей, врубить телевизор и завалиться на кровать, которая раньше была еще и диваном, но давно забыла, как складываться.

Я включал видик — в нем всегда стояла одна и та же кассета — и в трехтысячный раз смотрел на нас, гуляющих по заросшему пыльной травой тротуару в таежном поселке, на нас, смеющихся на деревянном помосте, под которым грозно бурлит и переваливает пудовые валуны горная речушка глубиной по щиколотку, на нас, танцующих на вечеринке, устроенной специально для нас на вершине толстой зеленой сопки, в копченой бревенчатой избе, в которой был самый гламурный на весь курорт ресторан с обманчиво-невинным названием "Чайный домик", сгоревший впоследствии невосстановимо при невыясненных обстоятельствах.

Я понимал, что с чаем, а еще лучше с кофе курить было бы приятней, но все равно запивал сигарету кефиром из картона, чтоб не пачкать посуду, и кривился от необычного совкусия табака и кисломолочки, и улыбался собственной лени и мыслям о том, как нам было тогда хорошо, и как скоро нам станет еще лучше.

Она тоже в это время улыбалась — в восьми тысячах километров к востоку от Москвы и в тысяче к югу, в ветренном Владивостоке, и это была улыбка не мечтателя, но триумфатора. Депрессию, вызванную моим свинством — высылкой ее из столицы, — она победила способом, известным с рождения всякой женщине. Сотворила новую прическу, опрыскала черные джинсы электролитом из аккумулятора отцовских жигулей, купила на первую зарплату фиолетовую дубленку и черные ботинки на толстенной платформе — и тут же сделалась центром внимания: юная, безумно сексапильная и обворожительно озорная девчонка в невиданного цвета тулупчике с отороченным лиловым мехом капюшончиком и в брючках инверсивно-леопардового окраса. Эротического флера добавлял и только что обретенный ею победный взгляд — вызывающий, ожидающий, обжигающий взгляд молодой львицы, если и не освободившейся еще от любовного ига, то уже готовой к этому освобождению, уже ищущей его.

И вот именно здесь, как нельзя кстати, появился Лев.

Темноволос и недурен собой, он только что покорил на мотоцикле пространство от пункта А (где-то в его родной Америке) до пункта В (которым оказался ее родной Владивосток). Путь был неблизким и полным лишений, благодаря чему в конце маршрута обросший темно-курчавой щетиной Лев стал направо и налево пользоваться — заслуженно, надо признать — репутацией усталого романтика, изрядно уже ощипанного, но далеко еще не побежденного.

В дороге Лев отснял несколько цветных фотопленок разной чувствительности и, добравшись до пункта В, заглянул в фирму, которую ему порекомендовали еще в Калифорнии и в которой как раз работала она. Фирма была российско-американской, к тому же издательско-рекламной, и ввиду столь удачного стечения обстоятельств решено было устроить Льву персональную фотовыставку. А координировать подготовку поручили ей, подающей надежды и полной нерастраченной энергии сотруднице.

Координация сразу стала осуществляться чрезвычайно интенсивно, а энергия тратиться так, будто завтра наступает только в кино. Из кабинетов работа перемещалась в эксклюзивную галерею "Арт-кутеж", оттуда — в популярный питейно-музыкальный "BBS" — и как-то так продолжалась до утра.

Отскок. Кровь орхидей

Жду друзей в кафе у Оксфорд-стрит. Народ мечется, скупая подарки: через три вечера Рождество. А мне хорошо, не надо метаться, и деньги целее будут. Подарки покупать некому. Сижу на попе ровно, пялюсь на стены с развешанной на них мазней неизвестного (мне) автора, торгующего тем, что он — судя по ценникам — считает шедеврами.