Топографический кретин

— Гриша, не кричи на детей, — одёрнула его тётя Аня. — Лучше посмотри, не видно тут моего хлеба? Нет? Упал, наверное. Ребятня, вы если на полу корочку найдёте, Тотошке не давайте, я на неё рюмку водки пролила.

Болезненные стычки Яши с реальностью чаще всего происходили именно в такие моменты — самые радостные, когда собиралась большая куча родственников, мишпуха, как говорили дед Исаак и баба Рива.

Друг с другом дед и баба общались странно, так, что ничего не понять — кроме некоторых слов, вроде радио или Брежнев, — и ещё как-то отрывисто и громко.

— Цё вы йюгаетесь сё вьемя? — спросил однажды совсем ещё маленький Яша, взял их за мизинцы и соединил между собой. — Мийись, мийись, мийись и бойсе не дейись!

— Мы не ругаемся, мы разговариваем, — засмеялась баба Рива.

— Ага, — поймал её Яша. — А поцему так гйомко и ницё не понять?

— А потому что мы по-еврейски разговариваем, — так же непонятно объяснил дед Исаак.

— А поцему ты, деда, тозэ йэ не выговайиваешь? Ты зе узе бойсой!

— А вот не научили меня старого, — улыбнулся дед Исаак и оторвал картонный уголок у папиросной пачки, на которой был нарисован синий человек с синей котомкой посреди синих гор.

— Кэ-а-зэ-бэ-е-кэ, — прочитал Яша. — А цё такое казэбэек? А зацем ты куйишь?

— Казбек — это гора такая.

— А на ней дядя зывёт?

— Дядя. И другие дяди. И тёти тоже живут. И дети. Все живут. Огонь жгут, шашлык жарят, песни поют.

— А куда он идёт?

Дед взял пачку в руку, посмотрел внимательно, как будто раньше не видел.

— Наверное, угощение несёт родственнику, который где-то далеко овец пасёт и на праздник прийти не может.

— А он куйит?

Дед рассмеялся.

— Не знаю, Яша, я с ним не встречался.

Яша понимающе кивнул.

— Деда, а зацем ты куйишь?

— А тоже не знаю, — ответил дед. Постучал тубой папиросины по большому поцарапанному ногтю, дунул в неё, пережал крест-накрест и сунул в рот. — Привык, наверное.

— Ты вот, Яша, когда вырастешь, курить не будешь, правда же? — баба Рива протянула руку, чтобы потрепать его по макушке, но он ловко увернулся.

— Буду! Как деда. И как папа. И как Сеня. И как дядя, котойый угосение йоцвеннику несёт, — он завороженно следил за красивыми синеватыми струйками, лениво отделяющимися от дедовой папиросы и рисующими в воздухе гжельские узоры. И вдруг, стесняясь, попросил: — А дай мне тозе?

— Ты что, Яшенька, это же кака какая! — опешила баба Рива, а дед Исаак глубоко затянулся — и забыл выдохнуть. Дым подумал-подумал — и начал вытекать из его ноздрей, и дед сразу стал похож на Змея Горыныча, только не злого, а какого-то хитрого, потому что заулыбался лукаво, с морщинками на щеках и возле глаз.

Яша понял: ещё немножко — и дым повалит из дедовых ушей, он даже поднёс ладонь к губам, чтобы ойкнуть, но Змей Горыныч вовремя приоткрыл рот, из которого на свободу радостно выскочила ещё парочка колец, и спросил совсем как дед, а не как дракон:

— Ты правда хочешь?

Яша убрал руку от лица, насупился и кивнул.

— Правда-правда?

— Пйяда!

— Ну тогда нá.

Папиросу дед протянул, как остро отточенный нож, — ручкой, то есть мундштуком, вперёд.

— Ты что, Ицык, совсем мишиганэ? — воскликнула баба Рива и опять затараторила быстро и непонятно. Дед молчал, только улыбался и кивал Яше ободряюще, показывая глазами на папиросу, тлеющую в протянутой руке.

Яша понимал, что сейчас совершит что-то очень-очень запрещённое, чего детям совершать ну никак нельзя, но ведь деда уже взрослый — и ничего, не ругается, а даже наоборот… Он ещё больше надулся, задержал зачем-то воздух в животе, потом шумно выдохнул — и приложил губы к дедовой руке.

— Я говорила тебе, шлемазл! — рокотала баба Рива, ловя падающего навзничь внука и поднося к его посиневшим губам стакан с теплой водой. — Чокнулся совсем на старости лет!

Дед, вместо того чтобы ответить, вернул папиросу на её законное место — между своих губ — и, пыхнув в воздух новым синим облачком, которое теперь не показалось Яше таким уж замечательным, обратился непосредственно к пострадавшему:

— Понравилось? Ещё дать?

Яша сделал страшные глаза и замотал головой из стороны в сторону.

— Ты знаешь, кто такая коняжка? — ни с того ни с сего спросил дед Исаак.

Наверное, не зря детям курить не разрешают, если даже деда такие вопросы начинает задавать, подумал Яша, но послушно кивнул и для пущей убедительности сказал:

— Игого.

— Правильно. А знаешь, какая коняжка большая?

— Да, — ответил Яша и поднял руки, демонстрируя размеры зверя.

— А где она живёт? — подхватила баба Рива, счастливая от того, что внук приходит в чувство.

— В йесу? — предположил Яша.

— Почти, — согласился дед и указал на догорающий огонёк папиросы. — А вот здесь живёт никотин. Он совсем маленький, ты его даже не увидишь, но он ужасно сильный. Такой сильный, что может убить даже самую большую коняжку! Понял?

Яша кивнул, хотя понял не всё. Например, зачем этот страшный Никодим убивает бедных коняжек? И почему тогда не трогает деда Исаака, он же меньше коняжки?