Топографии популярной культуры

Мы согласны с Давором Джалто (Džalto 2013: 12), который пишет, что «их акция вызвала столь жесткую ответную реакцию именно потому, что они затронули этот псевдодуховный аспект современной российской политики отношений церкви и государства». Однако в то же самое время важно отметить, что кульминационное действие, во время которого символически была растоптана метафизическая и квазирелигиозная «аура» официальной «массовой культуры», происходило в гендерно маркированном пространстве – на амвоне. Это еще одно запретное место, сцена, откуда группа критикует вертикальную иерархию власти и призывает к горизонтальному разнообразию церковной общины, включая членов ЛГБТ-сообщества и феминисток. Выступление женской группы в церкви и на амвоне становится пророческим знаком для нового окружения; там, где гендер создается ритуальными жестами, там же он соответственно и разрушается, если подобные выступления проводить достаточно часто (Butler 1999). Подобное смещение активизирует обсуждение вопросов об усиливающейся роли женщин в православии (Denysenko 2013: 1078) и критикует ренессанс мизогинизма (Горичева 1996: 81, 83, 184; см. также: Bremer 2013: 8), когда женщина рассматривается как лояльная безгласная единица церковной иерархии. Перформанс обнаружил, что Русская православная церковь не является единой[112] и не представляет собой стабильный и неизменный патриархальный институт. Становится очевидным, что группа не делает ничего иного, кроме как подражает перформатичности самой церкви, и этим подражанием показывает, как реальность создается путем ритуальных практик и деконструируется теми же повторяющимися жестами. И для панк-, и для церковной литургии основополагающей является концепция перформативности, которая состоит в повторении определенных стилей и жестов с тем, чтобы создать желаемую реальность. Перформанс Pussy Riot выстраивается на глубоком знании православной литургии, чему подтверждение, например, использование «Всенощного бдения» Рахманинова или жеста крестного знамения (Denysenko 2013: 1071). Таким же повторением жестов участницы группы подрывают и слаженное взаимодействие официальной церкви и государственной власти.

Официальная «симфония» разоблачается жестами, появившимися в культуре русского карнавала и церковных традиций, в соединении с народным искусством скоморохов и с духовной традицией юродства – смех и смирение. Ризоматические логики выражают непрерывное изменение процессуального построения идентичности как соединяющего и разъединяющего, возвращающегося назад и непредсказуемого. Различные линии и традиции могут быть или разрушены, или введены в игру. Перформанс включает в себя одновременно различные диспозиции протеста – против тотального государственного контроля, против религиозного вмешательства в семейные коды и образование, за право распоряжаться своим телом, за право вести богословский спор и за пересмотр понятия кощунства, а также за постмодернистский феминистский арт-перформанс, поддерживая политическое диссидентство, вмешательство, разрыв и конфликт как составляющие части эстетики панка. Посредством пародии на горизонтальные и антииерархические связи («и…и…и»), связывая элитное с простонародным, сакральное с профанным, перформансы создают своеобразный вид демократической культурной утопии. Это показано, когда с амвона взгляд уводится в перспективу за горизонт (West-Pavlov 2009: 202–204), по направлению к тому, что еще не может быть представлено в социально кодированных практиках русской церкви и общества. Эта утопическая идея с ее очевидной связью с паратактической перспективой предсказывает и рисует мир, где «<…> нарративные эпизоды располагаются на одной линии без какой-либо субординации» (Donovan 1991: 87). Это позволяет избежать иерархического ранжирования разных вещей, ценностей, исторических событий и мест, которые рассматриваются с одной и той же шкалой неиерархического синтаксиса – подиум рядом с амвоном. Стиль перформансов «бей-беги» находится в постоянном процессе «становления» и может быть назван наивно-невинным стилем, поскольку здесь как будто нет никакой предварительно созданной организационной схемы, а есть непосредственная и эмоциональная реакция на окружающую среду и ситуацию. Это может раздражать людей, привыкших к авторитарной иерархии и незнакомых с эстетикой номадизма.

Заключение