Топографии популярной культуры

Но в некоторых произведениях авторы обращались к иным стилевым и сюжетным традициям, как правило, дискредитируя их. Иначе говоря, реалистическое повествование о том, как в пионерском лагере советские дети развивают в себе нравственные качества или помогают соседнему колхозу выполнить план по прополке турнепса, может соседствовать с авантюрными или детективными элементами сюжета. Например, в повести Юзефа Принцева дети играют в ковбоев, и несколько первых страниц авторского текста перемежаются цитатами, стилизованными под приключенческую классику Майн Рида и Буссенара. Но на уровне сюжета эта связь обрывается; как следует из аннотации, «пионервожатый Вениамин сумел увлечь мальчишек и переключить их внимание на романтику сегодняшних дней» (Принцев 1972: 2). Приключенческие (ковбои, индейцы, пираты и пр.) и детективные (разгадка неразборчивой надписи, тайны старого особняка и т.п.) элементы не разрушали, а, наоборот, проясняли реалистическую основу произведений.

Приключенческая и детективная ветви каникулярной повести не обращались к такому источнику таинственного и страшного, как потаенные фольклорные и ритуальные практики детской субкультуры, локализованные в лагере: рассказывание страшилок, ночные пугания, неформальное освоение лагерной территории и пр. (Левкиевская 2010). По крайней мере, они не использовались в качестве сюжетообразующих.

В 1990-е годы пионерский лагерь как место действия практически перестает интересовать литераторов, пишущих для детей в рамках психологической прозы. Это связано с внелитературными причинами – система пионерских лагерей была разрушена, а детская литература в своей реалистической разновидности тяготеет к изображению достоверного и узнаваемого ребенком пространства, поэтому так живуча школьная повесть, вплоть до ее фэнтезийных вариаций. С другой стороны, потеря интереса к пионерскому лагерю – следствие внутрилитературной эволюции. Отечественная детская литература стремительно обогащалась новыми жанрами и сопутствующими невиданными и привлекательными для авторов типами пространства: топосы ужастиков, боевиков, фэнтези и прочей формульной литературы. В этом контексте жанровых новаций вполне ожидаемой оказывается детективная повесть Эдуарда Успенского «Красная рука, черная простыня, зеленые пальцы: Страшная повесть для бесстрашных школьников», вышедшая в 1991 году и являющаяся плодом литературной обработки автором страшного детского фольклора, который за некоторое время до этого Успенский стал собирать. Если на прежнем этапе лагерь – это пространство интересного, веселого, нерутинного, место безопасных приключений и разгадываемых тайн, то именно в 1990-е годы лагерь становится пространством страшного. В советском приключенческом варианте этого топоса семантики страшного/ужасного не было.

Книга Успенского неоднократно переиздавалась (с 1991 по 2003 год). С одной стороны, она продолжает традиции детского детектива, с другой – названное произведение – первый случай, когда в пионерском лагере действие развивается на основе сюжетов «страшных рассказов». Повесть состоит из «страшных историй»[42], рассказанных разными персонажами и в лагере, и в районной газете, и «в дороге», скрепленными общим слушателем – следователем Рахмановым, пытающимся раскрыть тайну гибели детей в пионерском лагере. Продолжением этой линии можно считать детектив «Тайна зловещего сговора» Анны Устиновой (1999), сюжет которого разворачивается в пространстве скаутского лагеря.

Одновременно с повестью Эдуард Успенский (в соавторстве с Андреем Усачевым) выпускает сборник «Жуткие детские страшилки» (1995). Переработанные версии были изданы под названиями «Жуткий детский фольклор» (1998), «Кошмарные ужасы» (2001) и «Самые страшные ужасы» (2003). В сборник были включены отдельные сюжеты, действие которых локализовано в пионерском лагере («Фосфорный человек», «Летающий глаз», «Маленькая ведьма»). Однако и в повести, и в сборнике удельный вес «лагерного локуса» очень невелик. Тем не менее два названных произведения – первая попытка связать страшный детский фольклор и пионерский лагерь. На момент написания этих произведений и страшный фольклор, и пионерские лагеря еще были вполне «живыми»: речь идет о фиксации существующей практики рассказывания страшных историй. В более позднем комиксе Аскольда Акишина «Пионерская правда» (2007, 2014) воспроизведены те же («Глаз») и другие страшные сюжеты, помещенные в рамку «сегодня я расскажу один случай, который произошел на самом деле».

В отличие от изданий страшных историй Успенского с иллюстрациями Светозара Острова, выполненными в «митьковской технике», визуальный ряд комикса Аскольда Акишина во многом работает с пространственными образами именно пионерского лагеря: гипсовые статуи, стенды с распорядком дня, атрибутика (горн, пионерские галстуки) и пр. Для 2007 года лагерный ландшафт уже становится актуальным фоном и продуктивным источником страшного, а для изданий Успенского маркеры советской идеологии еще не были релевантны, страшное ограничивалось сюжетами детского фольклора.