Топография счастья

В сюжеты для рассмотрения мною включены: символика монет в жизни детей американского прошлого; обладание собственными деньгами (и монетами в том числе) как знаковый символ самостоятельности сегодня; коллекционирование монет, их использование в начальной школе; получение денег в качестве родительских пособий и их распределение, возможность их траты, накопления (копилки, распределение денег на категории) и др. Изначально эта тема интересовала меня больше с точки зрения финансовой ответственности детей/родителей, ее границ и их подвижности, (псевдо)самостоятельности решений и проч. Однако не менее любопытен и маршрут, по которому следует ребенок в освоении денежного мира, которое происходит и в хронологическом измерении — по мере взросления, и в географическом, а теперь еще и в виртуальном. В качестве источников я использовала мини-интервью, анализ родительских блогов и форумов, Интернет- и печатных публикаций, детской литературы, данные включенного наблюдения.

Изучение разных аспектов детства как феномена происходит усилиями представителей разных дисциплин, не говоря уже о смежных направлениях. К тому же речь идет о совокупном анализе фактически нескольких составляющих: собственно детства, родительства, других социальных институтов (школы и проч.)[124]. Даже беглый обзор этой все набирающей популярность области исследований не мог бы войти в формат данной публикации. Отмечу лишь, что при работе над ней я учитывала несколько подходов: более современную трактовку функционализма с точки зрения социализации индивидуумов как социального процесса взаимодействия, предполагающего освоение социальных норм и родителями, и детьми; концепцию «жизненного пути» и маршрута освоения социальных ролей; положения о выраженной возрастной стратификации в США; социальное конструирование — как родителями, так и детьми. Полезны новые исследования в жанре «географии детства», учитывающие пространственные и топографические параметры «прохождения» детьми пути взросления. Все эти направления так или иначе касаются предмета моего интереса — денежных элементов жизни детей на разных этапах и в разных контекстах. Что касается социальной обусловленности денег, взаимоотношений их и человека, то и эти направления давно разрабатываются на стыке разных дисциплин: экономической социологии, экономической антропологии, психологии и проч. Подробное освещение того, что уже сделано (западными исследователями, а также отечественными специалистами), опять-таки стало бы слишком амбициозным начинанием[125]. Для моей темы важна трактовка индивидуума (и ребенка в том числе) как социального и экономического актора. Освоение детьми множественных и вариативных ролей в этой и смежных сферах и сопряжение их действий с предлагаемыми нормами и составляет смысл перемещения ребенка в денежном мире — как, повторюсь, «диахронного», связанного с личным взрослением и весьма стремительным изменением внешнего мира, так и «синхронного», топографического, с той лишь разницей, что современная топография детского мира обязательно подразумевает виртуальное пространство и значимость его в «денежном вопросе» увеличивается с возрастом ребенка.

Отправной точкой для меня является хорошо известный тезис ведущего американского эксперта в изучении денег Вивианы Зелизер (к чьим работам я еще буду возвращаться) об их социокультурной обусловленности, символическом и практическом значении[126] и также ее идея об эволюции восприятия ребенка в XX столетии — от экономически полезного, но эмоционально не оцененного до эмоционально бесценного[127]. Вывод Зелизер о «сакрализации» детских жизней, о превращении детей в объекты нравственного и религиозного порядка, в ценность социального плана базируется на анализе их постепенного отлучения от рабочей силы, а также на изучении детского страхования, которое получило распространение в последней четверти XIX века. В 1896 году в США было застраховано полтора миллиона детей, однако в это же время в стране возникло движение, выступающее категорически против такой аморальной коммерческой эксплуатации детских жизней — «дьявольской» практики, которая являла собой профанацию, денежное осквернение святости ребенка[128]. Оппоненты же утверждали, что как раз страхование и символизирует сакрализацию ценности жизни ребенка, особенно бедного, в случае смерти которого страховка смогла бы обеспечить достойное христианское погребение. Зелизер обращает особое внимание на многофакторность процесса, в результате которого жизнь ребенка стала восприниматься как однозначная эмоциональная ценность, а безвременная кончина — как трагедия, которую к началу XX века и страховые компании интерпретировали с точки зрения моральных, а не материальных потерь.