Тополя нашей юности

А когда сыну исполнится семь лет, то чем заменишь ему сказку? Не обязательно помнить, как записана она у Афанасьева или у неразлучных братьев Гримм. Просто плети бесконечную волшебную сеть с волками, бабой Ягой, Иванушкой-дурачком, которому счастье само лезет в руки. Главное, чтоб не скоро наступила развязка. Округлившиеся глазки сына неподвижно смотрят на тебя, и чем увлекательнее твоя выдумка, тем чаще и глубже вздыхает маленькое зачарованное существо.

Таинственное притягивает. Неудержимо хочется заглянуть за горизонт неизвестности, добраться до самого корня вещей. Наверно, по этой причине у сына долго не держатся игрушки. Купишь новейшей марки автомобильчик, он заводится ключом и может кружить по полу целых шестьдесят секунд, а через день он уже валяется в разобранном виде, и у сына нет к нему никакого интереса: любознательность удовлетворена. Сын хотел посмотреть, что внутри машины, он подозревал, что там притаился маленький человечек, который крутит винтики и колесики, а там оказалась обыкновенная пружина. Глиняная собачка, умеющая свистеть, если подуть в круглую дырочку на месте хвоста, живет еще меньше автомобиля. Насвистевшись, сын к вечеру разбивает собачку молотком и чуть не плачет от обиды: он надеялся увидеть что-то чудесное, а внутри оказалась пустота.

2

В детстве я был болезненным и боялся холода. Это обстоятельство давало моему соседу, краснощекому крепышу Кириллу, преимущество. Зимой он летал на самодельных коньках в распахнутом кожушке, а вспотев, утолял жажду кусочком льда. Он грыз лед, как сахар, а меня пробирала дрожь. Мне казалось, что Кирилл немедленно заболеет. Но никакая хворь его не брала. Он носился по замерзшей речке на своих деревяшках с утра до вечера и, кажется, мог бы там и ночевать.

Но некоторые обстоятельства все же заставляли Кирилла возвращаться к вечеру домой. Во-первых, необходимо было подкрепиться. Каким бы вкусным ни был синеватый лед с серебристыми глазками застывших в нем снежинок, но без горячей картошки в животе у Кирилла ныло и урчало, а ноги начинали деревенеть. Кроме того, Кирилл побаивался матери. Особенно распекала она его за башмаки. Одной пары башмаков на зиму, конечно, не хватало, и по этой причине у хлопца каждый вечер возникали недоразумения с домашними.

Однажды мать спрятала башмаки, и Кирилл выскочил на лед босиком. Он скользил на своих красных, как у гусака, пятках чуть ли не целый час, а вся улица разинув рты восхищалась необычайным зрелищем. Заметим кстати, что Кирилл и после этого скольжения по льду не заболел.

На ученье Кирилл налегал не слишком, уроки готовил кое-как. Поэтому у него всегда было много свободного времени: он им распоряжался, как хотел.

Я от души завидовал Кириллу и особенно его здоровью. В глазах же Кирилла я был человеком неполноценным, и он без излишней деликатности напоминал мне об этом. Его насмешки задевали меня, но что возразишь против силы?

— Таких, как ты, мне нужно пять! — похвалялся сосед. — Я могу тебя одной рукой о землю грохнуть.

Иногда, когда мы катались на речке, Кирилл вызывал меня на состязание. Он давал мне фору. Я мог отбежать от него метров на пятьдесят и оттуда стартовать, но он обязательно догонял. Кирилл летел на своих деревяшках как вихрь и, поравнявшись со мной, заливался торжествующим смехом. Я же старался в такие минуты куда-нибудь скрыться, чтоб никто не видел моего позора…

3

Стычки с Кириллом были одной из тех причин, которые заставили меня искать новых друзей. И я нашел их — книги.

Первая попавшая в мои руки называлась «Сказки и правда о небе».

Сказки про небо не удивили. Их уйму рассказывал дед, седой, сухонький, вечно что-нибудь мастеривший. Он любил рассуждать про бога на небе, про райские кущи, куда после смерти попадают люди безгрешной жизни, и про ад, уготованный для грешников. Сказки деда почти ничем не отличались от тех, которые я прочитал в книге.

— Рождается на свет человек, — говорил дед, — в небе зажигается звездочка, умирает — она падает. Звездочка как свечка. Сколько на небе звездочек, столько на свете людей. Кто под какой планидой родился, тот свой век так и проживет. Все в воле божьей. Без бога ни один волос с головы не упадет.

— А ты, деду, свою звездочку знаешь?

— Никто, кроме бога, этого знать не может, внучек.

— Так ты, деду, когда помирать будешь, скажи мне, я выбегу на улицу и посмотрю, как будет падать твоя звездочка.

— Смерть, внучек, не объявляет, когда придет.

К тому времени, когда в мои руки попала книжка о небе, деда уже не было в живых. Умер он в лесу, осенью, поехав по дрова. Испуганный конь, вырвавшись из оглобель, прискакал во двор без хозяина. Ночь была темная, облака затянули все небо, на нем не блестело ни одной звезды…

Первое чувство, возникшее после книжки о небе, — боль за деда. Он умер, и нет до него никаких дел ни небу, ни звездам. Деда закопали на кладбище — и все. Никуда не полетит его душа. Мертвые не летают…