Тополята

– Ношу… – выдохнул Тенька. Мол, куда девать-то, не выбрасывать же…

– Похоже, что впору…

– Нормально, – сказал Тенька и колупнул кроссовкой асфальт.

– А я приехал по делам, в Управление, и решил: дай пройду мимо школы, вдруг увижу Степана. И вот, повезло…

Тенька промолчал. Отец тоже помолчал и спросил:

– Что будешь делать летом?

– Не знаю… Книжки читать. Маме помогать на вахте… Может, лодку с Виталей и с пацанами построим…

– Он по-прежнему опекает мелкое население?

Слово «опекает» царапнуло, напомнило слово «Опека».

– Не опекает, а помогает по-всякому…

– Слушай, а может, приедешь в Светлокаменск? Хоть на недельку…

– Зачем? – сказал Тенька в сторону…

– Ну… погуляем вдвоем. Свожу на аэродром, прокачу на самолете.

– Нет. Страшно, – заявил Тенька с еле заметной насмешкой.

– Но ты же не боишься высоты.

– Я не высоты, а что будет укачивать…

– С чего ты взял? Ведь ни разу еще не пробовал!

– Вот и не хочу… Лучше я здесь, на велике…

– Разве он у тебя есть?

– Ребята дают покататься…

– Слушай, хочешь пришлю велосипед? В точности по твоему росту.

– Не-а. Тут есть… Шурик Черепанов. Мы с ним вдвоем на одном. Привыкли…

– А ты кремешок…

– Чево? – сказал Тенька.

– Ничего. Так… Ну, почему ты не хочешь ко мне в гости? Хоть на пару дней!

«Потому что ты изменник. Бросил маму в самые трудные дни…» Но сказать это было все равно что протолкнуться сквозь непролазную репейную чащу. И Тенька проговорил:

– Тебе, наверно, и без меня не скучно… с тем, кто у тебя там…

Отец не рассердился. Только плечи обмякли, руки повисли, длинные такие…

– Не мели чепуху. Я живу один…

«Ну, так тебе и надо…»

Но Тенька не сказал и этого. Не потому, что испугался. А потому, что вдруг почуял: это будет вроде как нечестный удар. Может, и правда отец живет «без никого». Конечно, сам виноват, но… тьфу, какая дурацкая штука эта взрослая жизнь…

Хотел сказать «папа, я пойду». Но «папа» не выговорилось.

– Я пойду…

– Ладно, шагай… Может, хотя бы позвонишь когда-нибудь?

– Ага… – сказал Тенька, зная, что не позвонит. Отец шевельнул рукой, словно хотел потрепать его по голове, но не решился. Тенька легко качнулся в сторону. Еще раньше качнулась его тень, и они (Тенька с тенью) быстро пошли по краешку асфальта… Кто-то стал бегом догонять их, и почудилось, что Танюшка Юкова. Но ведь она уехала накануне. И оказалось, что это Шурик…

Они накупались, пожарились на солнцепеке, окунулись опять. Было хорошо. Даже высотки с торчащим в поднебесье Зубом не казались уродливыми. Освещенные полуденными лучами, они сейчас были похожи на желтоватые скалы из фильма «Забытая планета». Черные окна искрились, будто проблески слюды…

Наконец отправились домой. Вернее, к Витале: чтобы узнать, нет ли каких-нибудь новостей или интересного дела. Может, он уже раздобыл доски и фанеру для лодки? Дед-Сергей пошел с Шуриком и Тенькой. Виталю он хорошо знал и не меньше ребят любил бывать в дворницкой, где всегда прохладно и уютно.

Виталя называл дворницкую французским словом «Кокпит». Это означало «петушиный ящик». На старых парусных кораблях так именовали кормовой кубрик, в котором обитали гардемарины-практиканты. Народ был юный, задиристый, гвалтливый. Старые моряки приклеили им прозвище «петушки» – отсюда и название кубрика. И понятно, что в дворницкой «петушков» тоже хватало.

Кокпит похож был и на кладовку, и на мастерскую, и на боцманскую каптерку, и даже на музей. По стенам висели спасательные круги, мотки веревок, велосипедные колеса, шины и разноцветные подносы. На полках стояли банки с краской, паяльные лампы, мятые самовары и старинные бутыли. Громоздилась пирамида ржавых касок разных времен и фасонов. По углам на специальных подставках торчали лопаты, метлы и грабли – можно было в один миг расхватать их и пустить в дело.

В дворницкой постоянно паслись посетители – и завсегдатаи вроде Теньки, Шурика, Лампионовых, Жоха и Эвелины, и всякий другой народ, вроде пацанов с Карпухинского двора (Тенька не всех даже помнил по именам, но знал, что они хорошие люди – плохие к Витале не ходили). И сейчас тоже было многолюдно. Сидели на верстаке, на скамейках и чурбаках.

Среди коловоротов и ножовок висела гитара (появилась недавно). Очень обшарпанная, с выцарапанным на корпусе носатым улыбчатым полумесяцем. Дед-Сергей пригляделся и попросил:

– Дай-ка, голубчик…

Виталя снял и дал.

Дед-Сергей сел на чурбак, погладил гитару, прошелся узловатыми пальцами по струнам.

– Если не обманывают меня старые глаза, этому инструменту лет пятьдесят…

– Типа того… – почтительно согласился Виталя.

– И помнится мне, что когда-то она принадлежала Якову Михайлычу Бирману, моему соседу по здешней квартире. Мы под нее пели, когда собирались, чтобы вспомнить школьные времена.

– Так оно, – сказал Виталя. – А когда Яков Михайлыч уезжал в Хайфу, оставил ее на память моей бабушке. А она потом подарила мне…

– Жаль, что гитара не магнитофон… – Дед-Сергей погладил облупленное дерево.

– Почему жаль? – строго спросил маленький Егорка Лесов. Он сидел на верстаке рядом с Эвелиной Полянской.

Дед-Сергей объяснил:

– Потому что не хранит в памяти песен, которые пели в давние времена…