Тополиная рубашка

Это мое тайное дело заметил Толька Петров и, конечно, сунулся с вопросом: зачем? Я ничего не мог придумать с ходу и огрызнулся: не суй свой рыжий нос. Это было необдуманно: Толька сразу настроился на кулачный лад. Нас растащил дядя Боря, вовремя вышедший на крыльцо. Он сказал, что честные рыцарские поединки надо устраивать ясным днем, а сейчас уже десятый час. Солнце висело в самом конце улицы большущим красным глобусом. И я направился туда, к этому глобусу. В той стороне была улица Нагорная...

Дома я поужинал и лег спать. То есть не спать, а ждать: случится э т о или нет? Дом неторопливо затихал. За окнами так же не спеша собирались прозрачные, будто марля, июньские сумерки. А я ждал полуночи, ждал со смесью страха и желания. По-прежнему боялся я ведьм, но... жаль, если сказки больше не будет. И зря я, что ли, собирал пух?.. А если ведьмы рассердятся, что мало? Степанида опять заведет свое: "Съедим, да и дело с концом... " Да ну, чушь все это, не съедят... За такими мыслями я сам не заметил, как оказался на первом этаже сна. Просто понял, что уже сплю. Сказка неслышно звенела в тишине тысячью струн-паутинок. Это звенело во мне ожидание.

Но... звенело, звенело, а дальше — ничего. Часы не появлялись. Сказке чего-то не хватало. От досады мой страх почти исчез. Я встал, будто кто-то посоветовал мне, что делать. Нащупал на столе, среди раскиданных книжек, огрызок синего карандаша и быстро, коряво нарисовал на обоях круг и цифры. И две стрелки: короткая на двенадцати, а длинная — она чуть-чуть не дошла до верхней черты.

И тогда... тогда сказка набрала полную силу. Сидя на кровати, я увидел, как нарисованная длинная стрелка шевельнулась. Я забыл дышать. А стрелка эта тихо двинулась вправо и слилась с другой в одну черту. В ту же секунду я ощутил нервами неслышный стук в дверь...

Все было как вчера. Так же за дверью оказались Настя и Глафира. Так же шли мы через огород к баньке, а в ней мерцал огонек. Я нес на плече тощий мешок с невесомым оброком.

Конечно, Степанида просипела:

— Вот они, нонещние-то, работать им неохота. Ничего не набрал...

— Да ладно, хватит и того, — отозвалась Настя. И добавила непонятно: — Много ль ему надо...

— Ишшо и свалялось, поди, все... Тогда съедим.

Я вздохнул: надоело уже.

Никто меня, конечно, не съел. Сказали, чтобы сел на лавку у окошка и вел себя тихо, "не шебуршался и не мешался". Из темных углов ведьмы достали прялки — я такую видел у тети Таси. Разделили на три охапки тополиный, пух, привязали к узорчатым лопаткам на подставках, сели, взяли веретена.

Веретена завертелись, запели, как быстрые волчки, из пуха из-под ведьминых пальцев побежала тонкая серебристая нить.

"Вот оно что! Волшебную пряжу делают..." — догадался я.

Веретена жужжали ровно, минуты бежали однообразно, а мне было нисколечко не скучно. Меня завораживал бег серебристых нитей. И от мысли, что я вижу колдовство, опять появилось сладковатое замирание.

Ведьмы негромко запели. Вернее, пела Настя — чисто и хорошо, — а Глафира и Степанида лишь хрипловато подтягивали.

Ночью выйду за околицу,
Огоньки погаснут ясные,
А луна, как желто яблочко,
По зелену небу катится...

Не возьму я злата-серебра,

А возьму я медных грошиков.
Прилетит из леса темного
Птица-филин говорящая.

Клюнет птица-филин денежку,

Медный грошик — будто семечко.
Клюнет раз, другой, а с третьего
Скажет мне слова разумные:

"В тихом доме у околицы

Разбуди мальчонку малого.
Пусть мальчонке будет от роду
Девять лет и девять месяцев.

Сшей обновку ему шелкову,

Награди добром да ласкою.
Будет он тебе помощником,
Для цепей тяжелых ключиком".

— Ну, чё про нашу песню скажешь? Али совсем плохо поем? — проворчала в углу Степанида.

— А чё сказать? — откликнулся я с некоторым ехидством. — Если скажу, что плохо, так вы сразу: "Съедим! "

Глафира тихонько закашляла-захихикала. А Настя смотрела серьезно и вопросительно.

Я, конечно, уловил в песне намек. Мне как раз было девять лет и девять месяцев. Но ни обновки, ни особой ласки я пока не видел, поэтому ответил уклончиво:

— Хорошая песня. Только непонятная какая-то. И грустная...

— Ох, батюшки, "грустная", — забубнила старуха Степанида. — Будто есть нам с чего веселиться-то...

— Кабы кто развеселил, — поддержала ее Глафира. — А то мы только и знаем песни выть... Хоть бы ты, Тополёк, рассказал нам что хорошее.

Она впервые назвала меня так ласково. И я от благодарности сразу сказал:

— Я рассказывать плохо умею, а книжку могу почитать, если хотите.

— Какую книжку-то? — оживленно спросила Настя. И даже веретено остановила.