Тополиный пух: Послевоенная повесть

— А кто это тот, который сидел с тобой на лавочке? — продолжая скользить по Сережкиному лицу взглядом, не удержался Павел Андреевич от вопроса.

— Какой? Который в саду был? Это Японец…

— Японец? — Художник улыбнулся.

— Да нет, — беспокойно начал пояснять Сережка. — Это у него прозвище такое. — И, очевидно, чтобы снять все, как показалось ему, возникшее у Павла Андреевича недоумение, стал о нем рассказывать.

Ну, бывает же так! Стоит только поговорить о человеке, как его обязательно встретишь. Так и Сережка. Первым, кого он встретил во дворе, вернувшись от художника, был Японец. Парень стоял у забора, скрестив ноги, и курил. Рука с сигаретой почти не отрывалась ото рта. Японец его увидел.

— Серега! — моментально подлетел он к нему. — Дело к тебе есть…

— Какое?

Парень, казалось, выжидал, давая Сережке понять важность момента.

— Какое?

Японец достал из кармана большие часы с цепочкой и повертел ими перед Сережкиным носом.

— Забодай кому-нибудь эти бочата.

— А кому?

— Доля будет твоя, — продолжал Японец, делая вид, что не слышит его вопроса.

Он был уверен, что упоминание о доле Сережку заинтересует, и потому уже прикидывал в уме, сколько ему даст.

— Или, может, тебе некогда? — скривил Японец рот. — Тебя же художник на картину рисует…

Не произнеси этого Японец, Сережка, может быть, и не взял бы у него часы. Не взял бы!.. Хотя и чувствовал, что выполнение этой просьбы окончательно может примирить его с Японцем. Сказал бы, что не знает, кому продать, или еще что-нибудь. Но насмешка не дала возможности отказаться. К тому же показалось, что Японец догадывается о разговоре, который был у него сегодня о нем с Павлом Андреевичем.

И Сережка забрал часы, хотя действительно еще не знал, кому и где он будет их продавать.

Глава VIII

Задачка не выходила. Сережка уже несколько раз принимался переписывать ее условие, но уловить ход решения не мог. «А вдруг здесь опечатка?.. — подумал он. — Ведь так бывает…» Сережка еще раз написал условие, макнул в чернильницу, «лягушку», но решать задачу на сей раз уже не стал. «Спишу завтра у кого-нибудь перед уроком», — встал он из-за стола. Взглянув на ручку шкафа, Сережка увидел, что из нее вылетел шурупчик. «Надо бы починить…» Однако подходящих шурупов в ящике с инструментами не оказалось, и он решил прибить ручку гвоздем. Выбрав небольшой гвоздик, вогнал его в дверку по самую шляпку, загнув с другой стороны высунувшееся острие.

«Зря, конечно, гвоздем прибил, — осмотрел он работу. — А куда сейчас за шурупом побежишь…»

Неожиданно явился мушкетер-Валька. Вызвав Сережку на лестницу и, прикрыв дверь, сказал, чтобы он отдавал часы.

— Японец мне велел их загнать, — пояснил он. — Так что ты из доли выходишь…

— Из доли?

— Да. А ты как думал?..

Сережка в общем-то не хотел протестовать — он просто забыл о доле, про которую говорил Японец, потому и спросил. А получилось так, что он вроде бы жалеет.

Сережка вынес и отдал часы, а когда Валька ушел, все-таки подумал: «Что это? Не доверяет мне больше Японец?»

А у Японца действительно поколебалась в Сережку вера, хотя он давно убедился, что Павел Андреевич не опер, а машина его к милиции отношения не имеет. Врал все этот Гарька. «Что это? С каким-то художником связался… Рисуют его… Других не рисуют, а его рисуют…»

Это никак не входило в его представления о жизни и занятиях тех, с кем он общался и кто его окружал. Это настораживало. Настораживало своей необычностью, новизной…

И Японец задумал испытать Сережку. «Не изменился ли он? Готов ли служить, как раньше?» Случая долго не представлялось. Наконец появились часы…

Вернувшись в комнату, Сережка подошел к окну. Постояв у запотевшего стекла, через которое даже плохо был виден двор, сел за стол, где все так же лежали тетрадки, открытый учебник, и хотел еще раз приняться за задачку, но не смог — Валькин визит не выходил из головы, не давал сосредоточиться. «Не верит мне больше Японец… Не верит…» И тут же почему-то ему припомнился художник. «Зря согласился, чтобы он меня рисовал… Павел Андреевич, он что? Пришел-ушел, а мне во дворе оставаться». Опять испугало то, что Японец от него отвернется, а значит, отвернутся и все. И тогда он снова попадет в одиночество. И тут уж никто не сможет помочь ему, да и Японец не даст…

Утром, еще до того как Сережке пойти в школу, к ним явился участковый. Приложив руку к козырьку, Федор Трофимович обратился к Надежде Петровне:

— Пойдемте, мамаша, в милицию вместе с Сережей. Вас вызывают…

— Что случилось? — побледнела она.

Участковый ничего не ответил, а посоветовал только захватить с собой паспорт. Упоминание о паспорте привело Надежду Петровну в полную растерянность. «Значит, случилось что-то серьезное», — подумала она и посмотрела на Сережку. Тот уже одевался.

Сережку начали допрашивать в ее присутствии.

Следователь, пожилой человек в темном костюме, который был мал ему в плечах, сразу же сказал, что им все известно.

— Вот показания Першина…

Его помощник, сидевший рядом, взял со стола исписанные листы и начал читать вслух.