Топоры, вода и хвост

Когда я проследовал некоторое время вниз по широким каменным ступеням - увидел, что то, что раньше принимал за пол Храма, на самом деле оказалось его потолком.

В помещении, в которое мы спустились, имелось множество комнат. Мы шли минуя их, по извилистым коридорам, будто в лабиринте.

По моим прикидкам вели меня на протяжении получаса и, наконец, наше небольшое шествие остановилось у очередной двери в конце одного из узких ответвлений. Если бы мне предложили выйти отсюда наружу самостоятельно, то я бы точно заблудился. Настолько здесь была однотипная планировка.

Идущий впереди орк распахнул дверь, у которой мы стали, и меня втолкнули внутрь.

Комната больше напоминала тюремную камеру, чем жилье. Хотя, насколько я помнил из прежней жизни, многие монахи жили и менее прихотливо, так что это вполне могло сойти за монашескую келью.

В помещении не было никакого источника света, орки, окружавшие меня, не удосужились занести даже факелы из коридора. Стояла кромешная тьма.

Но ровно до того момента, пока тот старик, что всегда шагал впереди меня, не открыл какой-то ящик и не достал из него пылающее перо Жар-Птицы.

Только горело оно ядовито-зеленым светом.

Когда орк приблизился ко мне я разглядел, что, конечно, никакое это не перо, а какая-то палочка, длиной не более сантиметров тридцати и с острым кончиком.

- Протяни руку! - потребовал он.

Я рефлекторно попытался спрятать упомянутые конечности за спину, но один из державших меня орков, преодолев слабое сопротивление, вытянул мою руку вперед, оголив до локтя.

Когда инструмент коснулся кожи я ощутил не жар, которого подсознательно ждал, а холод. Затем пришло онемение, как от местной анастезии.

Мне представилось, что орк проткнет кожу наподобие огромной медицинской иглы и зачерпнет не менее литра моей горячей крови, но тут брови поползли вверх.

Он принялся за рисование.

Поняв, что мучить и калечить меня никто не собирается, я с любопытством уставился на вензеля, выводимые горящим холодным огнем инструментом. Он оставлял за собой такого же цвета линию, как и то пламя, что охватывало саму палочку. Знаки светились несколько слабее, но все равно, были вполне различимы.

Если старик и был художником, то, несомненно, минималистом.

Первым он вывел на внутренней стороне предплечья рисунок скалы. Такой, как ее изобразил бы ребенок - треугольник без линии-основания вершиной вверх. Ломаной линией провел границу ледника.

Набросок имел размер не более спичечного коробка и расположился недалеко от того места, где рука сгибается в локте.

Одобрительно кивнув, этот престарелый Пикассо нарисовал еще четыре знака - три языка пламени, сходящиеся в один, три параллельных друг другу линии, закручивающиеся на концах, также три параллельных друг другу волнистых линии и, последним - небольшую раскрытую книгу. Что меня удивило – её он изобразил в количестве одной штуки.

Убрав горящую палочку в сторону, орк с гордостью посмотрел на своих собратьев. Затем все трое перевели взгляд на мое предплечье.

Учитывая, что они ничего не говорили, мне не оставалось ничего иного как смотреть на эти рисунки вместе с ними.

Рисунок скалы, нарисованный первым, внезапно поблек, а затем испарился с предплечья, превратившись в легкое облачко зеленого пара. Следом за ним исчезло изображение огонька. После этого подобным образом пропал рисунок трех линий с завернутыми кончиками. И если исчезновение двух предыдущий знаков не вызвало на старческих лицах присутствующих никакой реакции, то сейчас они на миг выразили легкое разочарование.

Мне это не показалось важным, а потому я вновь вернулся к изучению оставшихся двух знаков на своем предплечье.

Рисунок изображавший книгу испарился следующим. Это уже не вызвало во мне никакой реакции, так как к тому, что картинки, нарисованные волшебной штукой этих стариков, имеют свойство быстро покидать мою кожу, я уже успел привыкнуть. А вот то, что произошло с последним знаком, изображающим три волнистых линии, заставило меня приоткрыть рот от удивления.

Сначала рисунок сменил цвет на золотой, а затем будто погрузился в тело примерно на сантиметр и сверкал из глубины руки, сделав кожу на мгновение прозрачной как стекло. Некоторое время я наблюдал за ярким свечением, но через некоторое время рисунок несколько раз мигнул, а затем линии его словно размыло, он потускнел и пропал, будто растворившись. Кожа предплечья приняла свой обычный цвет и больше ничего не напоминало о том, что недавно что-то было на ней изображено. С исчезновением последнего рисунка к предплечью вернулась чувствительность.

Орки восторженно загудели, а те, что держали мне руки, отпустили их. Я тут же принялся растирать запястья. Какими бы престарелыми не были эти существа, но силы у них было, все же, больше, чем у меня.

- Вода! – сказал «художник». – Жаль, конечно, что не служить тебе богу Четырех Ветров, однако тот, кто пустил по сухой земле Воды, также приятен его глазам.

Я не совсем понял о чем он, но тут вспомнил, что говорил в замке нам эльф Асартэ – «вода и воздух – дружественные стихии».

Значит маг не ошибался.