Топот балерин

В лесу, где я петь могла,
Меня отчего-то трясёт.
Теперь-то я всё поняла,
Теперь-то я знаю всё.
Ты был для меня тоской
Холодных январских дней.
Ты был «непонятный мой»:
Пойми тебя, хоть убей.

— Почему «могла»?! Мог! И не «поняла» — «понял»! Мужской род! Речь-то от мужчины идёт. Исправь, а, Далюня?

— Пап, всего-то два глагола и одно прилагательное.

— А это что такое? — Павел Геннадьевич в отчаянии продекламироал:

— Я только знаю, что это гордость
В тебе кипит.
Я только знаю,
Что чувство мщенья
В тебе кричит.

По-моему, как-то неуклюже, а? Будто графоман писал. Как это: «чувство мщения кричит»? Смени, пожалуйста, на другую рифму.

— Ага. На «общепит». Кипит — общепит. Думаешь, легко стихи писать? Да не волнуйся: понравится подружкае твоего сослуживца.

* * *

Месяц назад Далька, вернувшись из школы, застал отца за диким, неподобающим, постыдным занятием. Он проник в её комнатку и шуровал в компе. В папке «Стихи. Личное.»!

Далька на пороге вначале потеряла дар речи от возмущения. Потом начала пронзительно визжать. Вот просто: «А-а-а!» — на одной ноте, и топать ногами.

Хорошо, что жены не было дома. Дальку привело в чувство обещание купить айфон и «ту розовую кису из „Детского мира“, с лазуритовыми глазами». И клубничного йогурта — сколько угодно. И летом отправить в лагерь, а не тащить в эту дурацкую Турцию. И набить тату в виде капающей кровью розы: вот тут на лопатке и тут, ниже попы…

— Тату — это к маме.

…Господи, розовая киса-то ей зачем, четырнадцатилетней девке, позиционирующей себя как готка?! Вся в чёрном, в ушах по четыре серёжки в виде черепов, вместо волос выщипаны птичьи перья.

Павел Геннадьевич увёл дочь в кухню, усадил напротив. Вынул из холодильника стаканчики любимого дочкиного йогурта. Отколупывая крышечки и отдирая фольговую плёнки, всё-всё объяснил.

Чтобы она чего лишнего не подумала и не выдала маме. Дело в том, что у него на работе в отделе работает коллега по имени Рафаэль. Он безответно влюбился в женщину.

— Ни фига себе! И сколько лет этой твоей черепашке ниндзя, этому Рафаэлю?

— Т… тридцать восемь, — споткнулся Павел Геннадьевич.

— Фу-у! Старпёр, а туда же!

Сорокадвухлетний Павел Геннадьевич проглотил «старпёра». Так вот, сослуживец Рафаэль так и эдак пытается завоевать сердце Прекрасной Незнакомки. Решился на последнее средство — на стихи. А сам ни бум-бум.

Павел Геннадьевич пришёл на помощь. Вспомнил, что «дочка балуется стишатами». Виновен: украл для коллеги пару четверостиший. И сердце незнакомки дрогнуло.

— Ещё раз ко мне залезешь — запаролю вход, — сурово пообещала Далька. Но ей явно льстило, что стихи сработали.

Павел Геннадьевич (с угодливыми нотками) попросил, чтобы Далюша мужской род всюду поменяла на женский. Далька пыталась, но у неё плохо получалось.

— Пап, я же не лесби!

* * *

Да, странная, непонятная молодёжь растёт. Спокойно оперирует словечками, о которых Павел Геннадьевич узнал на сороковом десятке.

Как-то с женой смотрели фильм, в комнате полутьма. Там откровенная сцена: возятся, целуются… Звуки эти похотливые, влажные, чавкающие на всю комнату.

И тут… В уголке дивана обнаружилась десятилетняя дочка! Жена схватилась за щёки, Павел Геннадьевич со стыда чуть сквозь пол не провалился. А дочка ножкой покачивает, листает свой мобильный, на экран и не смотрит. Когда бросились выключать телевизор и тащить её прочь, дочка вытаращила глаза:

— Пап-мам, не парьтесь. Я такое фуфло уже (?!!) года два не смотрю. Скучища смертная.

Очень, очень странная молодёжь. В их годы Павел Геннадьевич в щёлочку бы подсматривал, вьюном бы извертелся, соком истёк. Тогда видеосалоны открывались в каждом подвальчике. В темноте, особенно в задних рядах, громко сопели зрители, подозрительно поскрипывали кресла…

Чтобы попасть в видеосалон на «клубничку», он последнюю мелочь на школьный обед вытрясал и ходил голодным.

И в тот раз они с женой, уложив Дальку, это самое… Так возбудились, что два раза за ночь… И ещё утром. Жена раскраснелась, как молоденькая.

Но это было давно. С тех пор супружеские чувства медленно, но верно гасли, шли на убыль. Всё началось с того, что однажды в постели в процессе любовной игры жена расхохоталась: «Ой, да перестань щекотаться!».

В постели женщина должна изнемогать, стонать, умолять о пощаде, плакать, а может, даже рыдать от страсти — но только не смеяться. Потому что ясно же, над чем могут женщины в постели смеяться.

У Павла Геннадьевича сорвалось, не получилось. Потом снова не получилось. И потом. Как сказал сексолог, отрицательный результат закрепился на уровне подсознания.

— Ну, что ты тянешь, — злилась жена в постели. — Что ты меня всё мнёшь-щупаешь, будто отрез ткани в магазине? Неужели нельзя элементарно: сунул-вынул?

Сексолог объяснил: увы, природа дала маху. Возрастные циклы либидо у мужчин и женщин не совпадают.