Топот шахматных лошадок

Как мы пережидали дождь, я не помню. Запомнилось только, как отец нес меня домой. С реки тянул влажный ветер. Пахло молодой тополиной листвой и сырыми досками заборов. В лужах плавали лепестки черемухи. На западе лохматые облака приподнялись, давая место оранжевому закату. На фоне заката чернели башни и купола старинного монастыря, стоявшего на берегу реки. Он был для меня волшебным городом на берегу синего моря. Гораздо позднее я узнал, что в этом монастыре расположен автогараж.

Ложась спать, я всегда представлял себе море — то бурное, то тихое, с чайками, розовыми от восходящего солнца, то покрытое белыми барашками, которые оставляют на желтом песке клочья шипучей пены. Но во сне я видел его всегда одинаковым. Низкий берег с несколькими валунами, вдали серые скалы. У самой воды вросший в песок якорь. Он здесь очень давно и покрылся плотной коричневой ржавчиной. С массивной острой лапы свешивается зеленая прядь водорослей. От кольца якоря тянется тяжелая цепь, конец которой исчезает в воде. Иногда не нее садятся чайки. На берег катятся волны. Они лениво переваливаются через камни, у якоря закипают маленькие водовороты, цепь медленно покачивается. Потом волна сползает обратно, оставляя на берегу водоросли, пену и маленьких медуз. От горизонта, где море уже не серо-зеленое, а свинцовое, прилетает влажный ветер. Небо пасмурное, но солнце чувствуется за неплотной пеленой облаков. Но вот уже небо темнеет. Низкие темные облака быстро передвигаются и наконец сливаются в сплошную завесу. Всё окутывает синяя ночь, полная тайн и напряженного ожидания тревожных событий. Там, где невидимый берег выдается в море узкой косой, начинает лихорадочно мигать маяк. Волны выбрасывают на песок уже не крабов и медуз, а бутылки с записками, где сообщается о кораблекрушениях и зарытых кладах. Море с шумом кидается на берег. Удары волн тяжелые и глухие.

Я открываю глаза. Сон исчезает, но я продолжаю слышать шум прибоя. Мама наклоняется надо мной и говорит:

— Это салют по радио, Андрейка. Наши взяли еще один город.

И я сплю уже без снов до самого утра.

Плавучие мины

Мы, конечно, хотели стать моряками и твердо верили, что будем ими, когда вырастем. Но пока мы даже не видели моря. Как я завидовал мальчишкам, живущим где-нибудь в Одессе или Севастополе! Я представлял себе этих мальчишек загорелыми, в белых матросках. Вот они выбегают на берег. Ветер рвет их синие воротники, и волны ворочают на берегу мелкие камешки и раковины.

Однажды вечером Павлик сказал мне:

— Знаешь, Андрейка, что на берегу моря можно найти такую раковину, что, если ее приложить к уху, услышишь, как шумят волны?

Я вспомнил, что слышал где-то о таких раковинах.

— Нам бы такую, а? — продолжал Павлик.

— Да хотя бы камешек с морского берега, и то хорошо, — вздохнул я.

— Ну-у… на что он нужен, такой камешек-то?

Я не знал, зачем он нужен. Я сказал просто так.

Мы сидели в комнате Павлика и ждали, когда придут старшие. Было около десяти часов вечера. Мне уже хотелось спать, и чтобы не слипались глаза, я следил за ожившей от тепла мухой. Она лениво ползла по карте полушарий, пересекая Индийский океан от побережья Африки на юго-восток. «Корабль идет на зюйд-ост, — подумал я и посмотрел на ходики. — Если он приплывет в Австралию не позднее, чем через минуту, значит, мама скоро придет, а если не приплывет, то еще долго ждать».

Но коварная муха вдруг остановилась, а потом повернула на зюйд и поползла в Антарктиду. Мне стало грустно.

— Что-то долго мама не идет, — вздохнув, сказал я Павлику. Он молчал. Вдруг Павлик дернул меня за рукав и заговорил быстрым шепотом:

— Слушай, а ведь камень это тоже хорошо. Камешек, обточенный морскими волнами! Мы бы знаешь, что сделали? Мы бы его…

Но я так и не узнал, что мы стали бы делать с камнем, который лежал где-то далеко-далеко, за тысячи километров. С улицы постучали, и Павлик пошел открывать.

— Чья мама пришла? — нетерпеливо спросил я, когда он вернулся.

— Твоя, — тихо ответил Павлик. — У меня еще не скоро придет…

Я побежал к себе. Мама стояла посреди комнаты и развязывала платок, в воротнике и даже в волосах у нее блестел тающий снег. Я прижался к маме и уткнулся лицом в пальто, от которого пахло зимой.

— Простудишься, сынок, — сказала она, — я с мороза.

Она сняла пальто и встряхнула его. На пол посыпались холодные брызги.

— На улице такая вьюга, что ничего не видно.

— Мама, — вдруг сказал я, заглядывая ей в глаза, — поедем в Одессу.

— В Одессу? Зачем?

— Ну, жить, — быстро заговорил я, удивляясь, как эта простая мысль раньше не появлялась у меня. — Поедем! Там море. И вьюги нет, тепло. Сядем и поедем, а?

— Дурачок ты, Андрейка, — усмехнулась мама. — Ты думаешь, это так просто? Сели и поехали…

Мама села на кровать и посадила меня рядом, обняв за плечи.

— Ты же знаешь, что Одесса разрушена, — говорила она. — Столько времени там хозяйничали фашисты. Люди из фронтовых городов наоборот ехали сюда, чтобы спастись от войны. Многие остались без жилья… И такие, как ты, ребятишки… А в море плавают мины…