Топот шахматных лошадок

Он сорвался с лавки, прыгнул к боковой стенке и там сунул пальцы в щель под окном. Потянул узкую доску. Она легко отошла. Вовка опустил за доску руку, смущенно оглянулся на меня.

— Здесь мое тайное хранилище… — И вытянул на свет простенький школьный альбом для рисования. Зачем-то дунул на него, потер серую обложку о футболку. Мне показалось, что он хочет прижать альбом к щеке, но не решается.

Вовка опять сел рядом, откинул тонкую корочку.

В глазах зарябило от разноцветья нарисованных фломастерами крылышек…

На первом листе были знакомые бабочки: крапивницы, белые и желтые капустницы, «павлиний глаз», редкая, но тоже известная мне «мертвая голова», махаоны, которых я видал в детстве на лугах. И еще всякие мотыльки, которых я видел не раз, хотя названий, конечно, не знал…

А на другом листе было уже… Ну, прямо сказка была! Похоже, что бабочки каких-то заморских стран. Крупные, удивительных расцветок и форм.

— Вовка, ты где видел таких?

— В разных журналах, в энциклопедиях… А иногда и у нас попадаются… А вот еще, дальше…

Дальше было совсем чудо. Такие великаны, что на странице помещалось не больше двух. Вроде тех, что продаются в киосках, только не мертвые, а явно живые. Вот-вот шевельнут крыльями. Ну, может, я это просто придумал, но Вовке сказал сразу:

— Как живые… Он часто закивал:

— Ну да! Их же не прокалывали! — И открыл еще одну страницу. Там опять была радужная сказка. — Вовка, ты настоящий художник!

— Да что ты! — Он даже ногами взбрыкнул. — Я рисовать ни капельки не умею! Даже человечка с руками-палочками и то еле-еле… Я только бабочек…

— Все равно художник… А почему ты не подписал под ними названия? Было бы еще интереснее.

— Я сперва подписывал. Тонким карандашиком. Те, которые знал… Некоторые даже по-латински… то есть по-латыни… А потом стер.

— Почему?

— Да так… не знаю… Почерк у меня корявый, а они красивые. Показалось, что им обидно будет… А еще потому, что… ты не смейся только…

— Вовка, да ты что!

— По правде-то здесь не все бабочки настоящие. Некоторых я просто придумал… Сидел и придумывал, когда хотелось…

— Ну и что? Можно и к придуманным сочинить названия!

Вовка нагнулся и нерешительно глянул мне в лицо:

— Но это ведь было бы, наверно, вранье?

— Какое же вранье, Вовка?! Это же творчество! Раз ты придумал и нарисовал, значит, это есть уже на самом деле! Настоящее!

— Да? — Он все еще смотрел на меня, наклонившись вперед и вывернув шею. Недоверчиво и требовательно. И наконец улыбнулся: — Ладно, я попробую… — Захлопнул альбом и стал заталкивать его под футболку. Вождь-ирокез на его груди сердито морщился.

— Подожди! Посмотрим еще!

— А больше ничего нет, чистые листы… Зато есть другое, тоже непроданное. Сейчас покажу.

Опять он скакнул к «тайному хранилищу» и принес обшарпанный туристский монокуляр. Вроде половинки полевого бинокля.

— Я через него отсюда на окрестности смотрел. Как на моря-океаны… Хочешь поглядеть?

Я хотел. Но когда глянул в окуляр, оказалось, что в поле зрения коричневый сумрак и смутные тени.

— Темно почему-то…

— Ой, я забыл, там светофильтр!

— Плотный какой, — сказал я, сколупывая с объектива черное стеклышко в металлическом кольце.

— Потому что я через него затмение наблюдал. И просто так солнце…

Я помигал, помолчал, тряханул в мозгах календарные числа.

— О елки-палки… — Ладонью со светофильтром я огрел себя по лбу. — Опять вылетело из башки!

— Что? — испугался Вовка.

— Столько лет помнил про этот день, ждал его, а тут…

— Ваня, какой день? — осторожно сказал Вовка.

— Сегодня восьмое июня, вторник. В этот день Венера пересекает Солнце. Появляется на солнечном диске в виде черной горошины и тихо-тихо ползет к другому краю… Последний раз люди видели такое больше ста двадцати лет назад. А еще раньше это наблюдал Ломоносов, он тогда открыл на Венере атмосферу…

— Ой, я про это видел! В кино про Ломоносова, в многосерийном! — шумно обрадовался Вовка. — И сегодня, значит, опять?

— Опять… Хотя все равно не увидим. Вон какие тучи. Досада…

— А когда это должно начаться? — деловито спросил Вовка.

— Да началось уже… — Я глянул на часы. — В одиннадцать часов по нашему времени. И протянется до пяти вечера… — За такое время, может, развеет небо! Смотри, у нас и подзорная трубка, и фильтр, будто нарочно! Давай посидим, подождем, а?

— Ну, посидим… — Я понимал, что в эти дни надо во всем слушаться Вовку.

— Ты ведь никуда не торопишься?

— Куда мне торопиться… если не торопишься ты.

— Ну и правильно… Ты не бойся, те дела и без нас крутятся как надо.

«Пусть крутятся», — подумал я. И вдруг понял, что здесь мне хорошо. Сидел бы так и сидел, глядя на пасмурный горизонт. Будто мне одиннадцать лет и я на старом чердаке жду своих друзей-приятелей… Лишь одна досада продолжала глодать меня:

— Как я мог забыть про этот день! Ведь совсем недавно читал напоминание в новостях! — Ощущение виноватости было таким, словно я в давние годы, еще до армии, юный и робкий, назначил свидание Лидии и это напрочь вылетело из головы.

— Немудрено, что забыл, — по-взрослому рассудил Вовка. — Столько забот прикатило… Да еще я свалился на твою голову.