Торфъ

  Выпустив из рук лацкан Фёдоровской телогрейки, Владлен Аристархович стал размахивать руками словно дирижёр перед симфоническим оркестром, причём он хронически забывал про первые скрипки и то что в его оркестре имеются арфа и рояль. Это объяснялось довольно просто, в юности Владлен Аристархович работал на пилораме, и как и у всякого уважающего себя пилорамщика у него не хватало нескольких пальцев, на левой руке не хватало части мизинца, а вот на правой ноге имелся в наличии лишь большой и часть соседствующего с ним пальца. Как так могло получиться – спросите вы, а вот так – ответит вам любой бывалый пилорамщик. Как любил говаривать сам Владлен Аристархович – пилорама наградила его хромотой, но в награду за эти лишения вылепила, а точнее сказать, выпилила ему идеальную форму руки, которую вообще можно было себе представить для того что бы держать стакан и разливать!

  В чем-то он конечно был прав, но судя по валявшимся в углу стеклянным останкам, не совсем.

– Как же вы так умудрились Владлен Аристархович?! Это просто мистика какая-то! При вашей то хваткости ?!

– А вот так! – Владлен Аристархович практически плакал. – Я её наклоняю, а она знаешь, так деликатно, словно Чешский  хрусталь.... дзинь! И все! – Владлен Аристархович утёр выступившую слезу. – Ладно бы в поднос! Я бы марлечкой, аккуратненько все просеял, промыл! А нет! Хрясь все на пол! И тю-тю! Fluch!!! ( Проклятье – по-немецки)

  Зарыдав во весь голос, Владлен Аристархович плюхнулся на пол, и обхватил лицо руками. Тяжело вздохнув, Фёдор Иннокентьевич расстегнул ворот телогрейки что бы не спариться и уселся подле рыдающего страдальца.

– Много там было?

– Много! Литру два! Семьдесят градусов, Федя! Не туфта какая-то из под крана, а настоящий, чистый, тот что всю правду из тебя вытянет, да душу в бараний рог свернёт! Слышишь?

– Слышу, слышу, ты только на ухо мне не ори, я ж не глухой чай ещё! Давай осколочки подберём, а то наступишь ещё ненароком, лечи тебя потом!

– Да брось, потом сам голяком ( Веник по-флотски ) замету их! Эх-хе-хе.... Не жалости в тебе, ни сострадания Фёдор Иннокентьевич!

– А что мне сострадать? Потерянного не вернуть, а вот как восполнить, это мне ведомо!

  Глаза Владлена Аристарховича враз разгорелись ярким огнём в мгновение ока высушившим в них слезы горя. Морщинки вокруг глаз медленно расправились, превращая Владлена Аристарховича в наивного мальчишку, которому родители пообещали подарить собаку.

– Ты Фёдор Иннокентьевич в волшебники заделался? Али шутить над стариком удумал?

– Что вы Владлен Аристархович! Над таким горем шутить грешно! А вот помочь, всяко дело праведное! – Притянув Владлена Аристарховича к себе, Фёдор Иннокентьевич зашептал тому на ухо горячим шёпотом. – У Порфирия Александровича сегодня день рождение значится! Со всеми вытекающими! Понимаете о чем я?! Вот, вот! Так что, думаю сумеем договориться с именинником и поправить ваше горе!

– Взаправду? Прям День Рождение? – Владлен Аристархович ухватил Фёдора Иннокентьевича за руки и стал трясти их, улыбаясь щербатой улыбкой. – Что же вы так долго молчали про такое счастье-то! Нужно было сразу, с порога! Ай… не важно уже, сейчас тогда ему подарочек сготовлю, аккурат то, что он любит! Вы тогда бегите, а я все в лучшем виде… что бы не зазорно было в гости явиться. Во сколько кстати празднование стартует?

– В пять! Ровно в пять!

– Всё будут?

– А как же! Сейчас ещё Марфу Ильиничну извещу и сам пойду к празднеству готовиться!

– Тогда не смею вас больше задерживать Фёдор Иннокентьевич!

   Услужливо открыв перед гостем дверь, Владлен Аристархович кинул ему вдогонку.

– Вот ведь свезло как с днём рождением.... Вы прямо мой спаситель!

                «Марфа Ильинична»

– Хорош спаситель… – Аккуратно продев пуговичку в петельку, Фёдор Иннокентьевич застегнул воротник ватника, и одёрнув его, уверенной походкой двинулся к самому ухоженному домику в посёлке, а коем, как вы уже догадались, проживала достопочтенная Марфа Ильинична.

     Зимой правда домик ничем не отличался от остальные, заваленный снегом по самую крышу, он, неприметным, пушистым сугробом скромно ютился среди разлапистых елей. Зимушка никому  не разрешала выделятся, по её разумению все в её царстве должно быть белым и однообразным! Не любила Зимушка ярких красок, считая их пошлыми и вульгарными!  Но как только в двери стучалась весна, все резко менялось.

      Искрящийся платиной снег стремительно таял, неохотно уступая место зелёному травяному покрову на котором яркими пятнами жизни распускались ветреница и кандык, тут и там горели маленькими солнышками  цветы мать-и-мачехи и примулы, а вокруг всего этого великолепия, в  предвосхищении скорого торжества весны, кружили в весёлом хороводе нарядные кувшинчики сон-травы.