Торговец и попугай. (Восточные истории и психотерапия).

Наряду с вопросом о том, оправдываются ли, и если да, то какими критериями определенные отношения, основой которых является признание авторитета, возникает не менее важный вопрос, как мы на них реагируем. Помимо двух крайностей – безусловного подчинения и бунта против авторитета, который психоанализ описывает как символическое отцеубийство, – существуетмножествопромежуточных возможных реакций, отличающихся друг от друга степенью интенсивности. Существенным также остается вопрос, какой из двух крайних полюсов является определяющим – подчинение или протест. Даже если мы видим только результат, а именно, что один приспосабливается и проявляет послушание, а другой – упрям и не признает никаких авторитетов, то и это поведение является реакцией на острый, часто связанный с жизненными обстоятельствами конфликт.

В тех случаях, когда непослушание и протест определяют поведение человека, им нередко сопутствует потребность в абсолютном авторитете, которому можно доверять. И наоборот, многие из тех, кто кажется послушными и приспособившимися, находятся в состоянии постоянного, скрываемого от всех кризиса авторитета, то есть его отрицания, в состоянии напряженного внутреннего протеста, который может проявляться самым странным и неожиданным образом.

Один коммерсант в возрасте двадцати одного года, работавший в торговом предприятии своего отца, так описал мне свою проблемную ситуацию во время первого психотерапевтического сеанса.

«С некоторого времени я чувствую, как уменьшается моя работоспособность. Мне очень трудно выполнять все то, что требуется от меня по работе, так как я очень быстро утомляюсь. Моя способность к концентрации внимания также резко снизилась. Поэтому я постоянно недоволен собой и склонен к агрессивности по отношению к другим. Отец часто делает мне замечания. Внешне я принимаю все порицания равнодушно и со стоическим спокойствием, но в глубине души возникает протест по отношению к авторитету родителей. За последнее время к этому прибавились сильные головные боли. Все чаще я чувствую себя совершенно разбитым, обессиленным, и мне кажется, что скоро я вообще ни на что не буду способен. Я пытаюсь скрывать свои слабости всевозможными уловками, хотя это мне не приносит облегчения».

Внешне послушание пациента проявлялось в исключительной вежливости, которую можно рассматривать как помеху для проявления собственной воли и как следствие подавляющего авторитета отца. Требования отца к сыну имели для пациента значение беспрекословного повиновения, по крайней мере он так себе это представлял. Он брался выполнять все деловые поручения отца, даже если это было выше его сил. Единственным выходом из создавшегося положения оставались «уловки». Он выбрасывал деловые письма, на которые не мог ответить, «забывал» записывать важные телефонные звонки и не давал дальнейшего хода поручениям и заказам. Единственное объяснение, которое он находил для своей профессиональной «непригодности», было, по его словам, то, что он просто переутомился, что нагрузка слишком велика для него и что он вообще непригоден для этой профессии.

При такой самооценке скорее нужна была бы переквалификация, чем психотерапевтическое лечение. Но дело было в том, что пациент сам, по собственному желанию, решил лечиться у психотерапевта, очевидно, нуждался в помощи, чтобы разобраться в своих конфликтах, и едва ли считал смену профессии правильным выходом из положения, думая, что это бегство от трудностей. Однако этот ход мыслей не мог быть им осознан без некоторой подготовки. Поэтому в конце третьего сеанса, когда между нами установились непринужденные дружеские отношения, я рассказал ему историю «Месть поддакивающего», в которой речь идет об авторитете и о поступке по отношению к нему.

Пациент улыбнулся: «Отец, например, поручает мне ответить на письмо, позвонить по телефону. Я это делаю, но на свой манер. И для меня это означает, что я выполнил поручение. Зато от отца мне удается еще раз улизнуть. Это, конечно, странно. Откровенно говоря, мне очень нравится моя профессия. Но стоит мне услышать от отца указания или приказания, как я чувствую себя заблокированным, неспособным действовать. Тогда я включаю, так сказать, холостой ход, и дело не продвигается ни на сантиметр вперед».

«Понимает ли Ваш отец, в чем причина вашей небрежности?» – спросил я.

«Думаю, что нет. Он просто считает меня ненадежным, непорядочным, неряшливым, ленивым и, может быть, далее глупым. Но то, что я бунтую против его авторитета, едва ли доходит до него. Ведь я на все отвечаю «да» и «аминь», если даже это для меня невыносимо. Особенно меня злит то, что он дает распоряжения, вообще ни с чем не считаясь».