Торговец кофе

— Не ломать, — поспешно предложил пьяница. Он взмахивал руками как птица крыльями.

— А что скажет наш Еврей? — обратился Хендрик к Мигелю. — Ломать или не ломать?

— Оставьте его в покое, — устало сказал Мигель.

Хендрик отпустил мужчину.

— Еврей говорит, что тебя надо оставить в покое. Помни это, парень, когда в другой раз тебе захочется запустить в еврея дохлой рыбой или гнилой капустой. Еврей спас твою шкуру сегодня, причем без всяких на то оснований. — И, обращаясь к Мигелю, он сказал: — Нам сюда.

Одного кивка Хендрика было достаточно, чтобы толпа расступилась перед ними, как Красное море — перед Моисеем. В дальнем конце таверны Мигель увидел Гертруду, которая сидела за барной стойкой, хорошенькая, как тюльпан на навозной куче. Когда Мигель направился в ее сторону, она обернулась и улыбнулась ему. Улыбка была широкой, лучезарной и неотразимой. Он не мог не улыбнуться в ответ, чувствуя себя глупым мальчишкой, как всегда бывало в ее присутствии. Она обладала каким-то порочным обаянием. Проводить время с Гертрудой было все равно что в постели с женой друга (чего ему не приходилось делать, ибо адюльтер считался одним из самых тяжких грехов и ему не встретилось еще ни одной женщины, которая подвигла бы его на такое). Гертруда всегда источала атмосферу чего-то запретного и недосягаемого. Возможно, это объяснялось тем, что Мигелю никогда не доводилось проводить так много времени с женщиной, с которой он не был связан постелью.

— Мадам, я польщен тем, что вы пожелали встретиться со мной, но боюсь, я не располагаю в данный момент временем для подобных удовольствий.

— Приближается расчетный день, — сказала она с сочувствием.

Гертруда покачала головой, и в этом жесте было нечто материнское и одновременно насмешливое.

— Это так. И мне необходимо многое уладить.

Он хотел рассказать ей все: что дела складывались не лучшим образом и что, если он не придумает какой-нибудь хитроумный ход, к его долгам добавится еще одна тысяча. Но он не стал этого говорить. После шести жестоких, безжалостных и парализующих волю месяцев Мигель научился жить банкротом. Он даже подумывал, не написать ли ему небольшой трактат на эту тему. Первое правило гласило, что никогда нельзя вести себя как банкрот и никогда нельзя никому рассказывать о своих проблемах без надобности.

— Хорошо, посидите со мной минутку, — сказала она.

Он хотел отказаться, так как предпочитал стоять, но сидеть с ней рядом было намного соблазнительнее, чем стоять поодаль. Он кивнул, прежде чем осознал, что принял решение.

Нельзя сказать, что Гертруда была красивее других женщин, хотя она определенно обладала красотой. На первый взгляд в ней не было ничего особенного. Преуспевающая вдова лет тридцати пяти, царственно высокая, все еще красивая, в особенности если смотреть на нее с некоторого расстояния или выпив изрядно пива. Но, несмотря на то что ее лучшие времена прошли, она не растеряла обаяния и от природы обладала гладким округлым лицом северянки, цвета голландского масла. Мигель видел, как юноши моложе ее лет на двадцать бросали на Гертруду вожделенные взгляды.

Хендрик, появившийся из-за спины Мигеля, согнал с места мужчину, сидевшего рядом с Гертрудой. Пока Хендрик выпроваживал парня, Мигель занял его место.

— У меня буквально несколько минут, — сказал он ей.

— Я думаю, вы уделите мне чуть больше времени. — Она наклонилась и поцеловала его в щеку там, где кончалась его модная короткая бородка.

Когда она поцеловала его в первый раз, они были в таверне, и Мигель, который никогда до этого не дружил с женщиной, а тем более с голландкой, решил, что обязан отвести ее в заднюю комнату и задрать ей юбки. Мигель не в первый раз оказался в ситуации, когда голландка давала ему понять о своих желаниях. Голландкам нравились его непосредственность, улыбчивость и большие черные глаза. У Мигеля было округлое лицо, нежное и молодое, но недетское. Голландки иногда просили разрешения потрогать его бороду. Такое случалось в тавернах и музыкальных салонах, да и прямо на улице в менее фешенебельных частях города. Они говорили, что хотят потрогать его бороду, аккуратно подстриженную и ухоженную, но Мигель знал, что на самом деле им нравится его лицо, — с кожей мягкой, как у ребенка, но решительное, как у мужчины.

Однако Гертруда никогда не позволяла себе ничего большего, чем прижаться губами к его бороде. Она давно дала понять, что не имеет ни малейшего желания, чтобы ей задирали юбки, по крайней мере это относилось к Мигелю. Эти голландки могли целовать кого хотели и когда хотели и делали это куда смелее, чем португальские еврейки, когда те целовали своих мужей.

— Видите, — сказала она, указывая на толпу, — несмотря на то что вы давно живете в этом городе, я могу показать вам нечто новое.

— Боюсь, ваш арсенал новинок скоро истощится.

— По крайней мере вы можете не беспокоиться, что вас здесь увидит этот ваш иудейский совет.