Торговец пушками

— Конечно, мы революционеры, — подтверждаю я. — Мы — революционное движение с коммерческим спонсором. Только и всего. И этот человек, — я драматично простираю руку в сторону Умре, — подставил вас, подставил нас всех, подставил целый мир. И все это лишь для того, чтобы купили его оружие (Аудитория начинает волноваться). Это называется «маркетинг». Агрессивный маркетинг. Создание спроса на товар «там, где прежде росли лишь нарциссы одни». Вот чем занимается этот человек.

Я поворачиваюсь и смотрю на этого человека в надежде, что сейчас он подаст голос и скажет, что, мол, да, все это чистая правда, от первого до последнего слова. Но Умре, похоже, не желает вступать в беседу, и в результате мы имеем долгую паузу. Мысли броуновскими частицами мечутся туда-сюда, сталкиваясь друг с другом.

— Оружие. — Голос у Франциско низкий и тихий, такое впечатление, что он взывает откуда-то издалека, за сотни миль отсюда. — Какое оружие?

Вот оно. Тот самый момент, когда они дожны понять. И поверить.

— Вертолет.

Теперь все смотрят только на меня. Даже Умре.

— Они отправят сюда вертолет, чтобы убить нас.

Умре откашливается.

— Он не прилетит, — хрипит он, и я не могу сказать, кого он пытается переубедить — меня или себя самого. — Я здесь, и он не прилетит.

Я поворачиваюсь к остальным:

— Вертолет может появиться в любой момент. Во-о-он оттуда. — Тычу пальцем в солнце, но поворачивается только Бернард. Остальные продолжают смотреть на меня. — Вертолет, который компактнее, быстрее и мощнее всего, что вы когда-либо видели. Очень скоро он будет здесь и сметет нас с этой крыши. Причем, скорее всего, заодно с самой крышей и двумя этажами, потому что мощь у этой машины просто невероятная.

Все молчат, некоторые даже уткнули глаза в крышу. Бенджамин открывает рот, собираясь что-то сказать — или, вероятнее всего, проорать, — но Франциско кладет руку ему на плечо. А затем смотрит мне в глаза:

— Мы знаем, что они пришлют вертолет, Рик.

Тпру!

Что-то не так. Что-то здесь даже отдаленно не так. Я оглядываю лица остальных, и, когда мой взгляд утыкается в Бенджамина, тот больше не может себя сдерживать.

— Ты что, козел вонючий, не врубаешься?! — орет он на грани истеричного смеха. Господи, как же он меня ненавидит! — Мы сделали это! — Он даже начинает подпрыгивать на месте, и я замечаю, что у него из носа капает кровь. — Мы сделали это, и твое предательство оказалось бесполезным.

Я смотрю на Франциско.

— Они звонили нам, Рик. — Голос у него все такой же тихий и отдаленный. — Десять минут назад.

— И что?

Пока Франциско говорит, остальные не сводят с меня глаз.

— Они пришлют вертолет. Чтобы переправить нас в аэропорт. — У него вырывается вздох, и плечи его чуть опускаются. — Мы победили.

«Твою мать!» — думаю я про себя.

И вот мы стоим посреди пустыни из песка и асфальта, с пальмами вместо кондиционеров, в ожидании жизни или смерти. Места под солнцем или места во мраке.

Я должен заговорить. Пару попыток я уже предпринял, но получил в ответ лишь бессвязный и совершенно идиотский пересуд между собратьями по оружию насчет того, чтобы скинуть меня с крыши. Пришлось попридержать язык. Однако теперь солнце просто идеальное. Господь протянул свою длань, поставил солнце на метку и роется в сумке в поисках подходящей клюшки. Лучшего момента быть не может — пора сказать слово.

— И что же дальше? — спрашиваю я.

Никто мне не отвечает. По одной простой причине: никто просто не может. Мы все знаем, чего хотим, разумеется, но одного хотения уже недостаточно. Мрачная тень пролегла между намерением и реальностью. Ну и все такое. Я ловлю на себе взгляды. Впитываю их.

— Мы что, так и будем торчать здесь?

— Заткнись, — огрызается Бенджамин.

Я игнорирую его. По-другому никак нельзя.

— Будем стоять и ждать здесь, на крыше, пока не прилетит вертолет? Так они вам сказали? (По-прежнему без комментариев.) Кстати, они случайно не уточняли — может, надо встать в шеренгу и начертить вокруг каждого ярко-оранжевый круг? (Молчание.) То есть я просто прикидываю, как бы еще облегчить им задачу.

Бо́льшую часть своего монолога я адресую Бернарду. Я чувствую, что он единственный, кто еще колеблется. Остальные ухватились за соломинку. Они возбуждены, они полны надежд, они поглощены мыслями о том, удастся ли сесть у окошка и останется ли время на «дьюти-фри». Но Бернард, как и я, то и дело поворачивается к солнцу и щурится; возможно, он тоже думает, что сейчас самое подходящее время для атаки. Момент просто идеальный, и на крыше Бернард чувствует свою незащищенность.

Я оборачиваюсь к Умре:

— Скажи им.

Он трясет головой. Нет, это не отказ. Это просто смятение, страх и еще что-то. Я делаю несколько шагов в его сторону. Бенджамин тут же протыкает воздух дулом «Штейера».

— Скажи им, что я говорю правду, — повторяю я. — Скажи им, кто ты такой.