Торговец пушками

Я лихорадочно соображал, как преодолеть эти восемь футов, чтобы он не успел всадить в меня пулю. Задача сложная, но, в принципе, выполнимая. Конечно, если ты мужик с яйцами. И останешься с ними.

Должно быть, он прочел мои мысли, так как взвел курок. Очень медленно. Надо признать, щелчок прозвучал убедительно.

— Вы знаете, что такое «Глейзер», а, Томас?

Он говорил очень мягко, почти мечтательно.

— Нет, Расти. Я не знаю, что такое «Глейзер». Это, случаем, не ваша надежда уморить меня занудством, вместо того чтобы просто меня пристрелить? Кончайте!

— Пуля «Глейзер», Томас, — это такая маленькая чашечка из меди. Заполненная зарядом чистого свинца в жидком тефлоне. — Он подождал, пока я переварю, хотя прекрасно знал, что все это мне хорошо известно. — При ударе «Глейзер» гарантированно отдает мишени девяносто пять процентов своей энергии. Никаких ран навылет, никаких рикошетов — один сплошной нокдаун. — Немного помедлив, он глотнул виски. — Большие-большие дырки, Томас.

Должно быть, мы оставались в таком положении довольно долго: Барнс — вкушающий виски, и я — вкушающий жизнь. Я чувствовал, что вспотел, лопатки нещадно чесались.

— О’кей, — сказал я наконец. — Возможно, я не стану убивать вас именно сейчас.

— Рад слышать, — ответил Барнс после довольно долгого молчания. Но «кольт» даже не шелохнулся.

— Большая дырка в моем теле вряд ли вам сильно поможет.

— Но и не сильно навредит.

— Мне нужно поговорить с ней, Барнс. Я здесь только из-за нее. Если я с ней не поговорю, то ваша затея потеряет всякий смысл.

Прошла еще пара сотен лет, прежде чем мне вдруг показалось, что Барнс улыбается. Я не знал — чему и когда появилась улыбка. Это было все равно как сидеть в кино перед началом сеанса и пытаться определить, действительно свет потихоньку гаснет или тебе это только кажется.

И тут меня словно стукнуло. Вернее сказать, приласкало. «Флер де флер» от Нины Риччи, в концентрации один к миллиарду.

Мы сидели на берегу реки. Только я и она. Само собой, Карлы тоже топтались где-то неподалеку, но Барнс велел им держать дистанцию, и они ее держали. Лунный свет разрезал воду прямо до места, где мы сидели, озаряя лицо Сары теплым, молочным сиянием.

Она выглядела ужасно и в то же время потрясающе. Чуть похудела и явно плакала больше, чем нужно. Они рассказали ей о смерти отца двенадцать часов назад, и сейчас мне больше всего на свете хотелось обнять ее за плечи. Но почему-то я подумал, что это будет не к месту. Сам не знаю почему.

Какое-то время мы молчали, глядя поверх речной глади. На прогулочных катерах погасили свет, настало время уток. По обе стороны лунного пятна река была темна и недвижна.

— Вот, — сказала она.

— Да, — сказал я.

Снова наступило долгое молчание. Каждый из нас думал о том, что нужно сказать. Это было как большой бетонный шар, который тебе позарез надо поднять. И вот ты все ходишь и ходишь кругами в поисках подходящего места, чтобы ухватиться, а его там просто нет.

Сара сделала заход первой:

— Скажи честно. Ведь ты не поверил нам?

Она едва не засмеялась, и я едва не ответил, что ведь и она не поверила мне, когда я говорил, что не пытался убить ее отца. Но вовремя остановился.

— Нет, не поверил.

— Ты подумал, это шутка? Пара сбрендивших янки, которым всюду мерещатся призраки?

— Что-то вроде того.

Она разрыдалась, и мне пришлось пережидать, пока шквал утихнет. Дождавшись, я прикурил две сигареты и одну протянул ей. Она глубоко затянулась и затем каждые несколько секунд щелчком стряхивала несуществующий пепел в реку. Я же изо всех сил делал вид, что не наблюдаю за ней.

— Сара. Прости меня. За все. За все, что случилось. И за тебя. Я хочу… — Хоть убей, но я никак не мог придумать, что сказать. Просто чувствовал, что должен говорить. — Я хочу все исправить. Хоть как-то. То есть я знаю, что твой отец…

Она подняла на меня глаза и улыбнулась — так, словно хотела сказать, чтобы я не переживал.

— Но ведь всегда есть выбор, — продолжал я нести ахинею, — как поступить — правильно или неправильно. И неважно, что произошло. На этот раз я хочу поступить правильно, Сара. Ты понимаешь?

Она молча кивнула. Что с ее стороны было чертовски вовремя, поскольку я не имел ни малейшего понятия, о чем говорю. Мне хотелось сказать ей так много, но моих мозгов катастрофически не хватало, чтобы грамотно рассортировать слова. Почтовое отделение за три дня до Рождества — вот что напоминала сейчас моя голова.

Она тяжко вздохнула.

— Он был хорошим человеком, Томас.

Ну что на это ответишь?

— Я уверен. Мне он понравился.

И это было правдой.

— Я поняла это только год назад. Знаешь, ведь о родителях, ну, вроде как никогда не думаешь, что они такие-то или какие-то иные, правда? Что они хорошие или плохие. Они просто родители. Они просто есть. — Она замолчала. — Пока их не станет.

Мы снова уставились на реку.

— А твои родители живы?

— Нет. Мой отец умер, когда мне было тринадцать. Сердечный приступ. А мама — четыре года назад.

— Прости, мне очень жаль.

Даже не верилось. Она старалась быть вежливой посреди всего этого.

— Ничего. Ей было шестьдесят восемь.