Торговец смертью: Торговец смертью. Большие гонки. Плейбой и его убийца

Чувство исторической беспредельности, сознание того, что шпионы будут даже тогда, когда человек начнет завоевывать другие планеты, для этого и устроены Большие Шпионские Ралли. Шпионаж — это искусство. Я старый мэтр этого искусства. Меня все больше угнетает вид пустоты, упадка и идеологического расстройства, в которую всюду попала наша профессия.

И вот я организовал соревнование, предназначенное возродить старинное искусство шпионажа, включая ум, изворотливость, шантаж и соблазн. В особенности соблазн.

Я мог бы слушать его весь день. Ученик у ног Великого Мэтра. На террасе появился Малыш. Он холодно посмотрел на Хоннейбана, явно пожалев, что не добавил к удару локтем в горло солидный пинок этому жизнерадостному крестьянину. Удар в солнечное сплетение стоит двух ударов в зубы… Этот девиз всех инструкторов по самообороне без оружия. Нет ничего хуже человека, взращивающего злобу.

— Завтрак готов, сэр.

Петерс выпил шампанское и вытер рот большим шелковым платком цвета морской волны.

— В таком случае мы можем продолжить внутри. Умение насладиться яствами стола одна из обязанностей воспитанного шпиона. Вот поэтому-то я и стал изысканным ресторатором для богатых людей моего возраста, находя меньше удовольствий от постели, чем от ароматов стола.

Я проследовал за ним, а Хоннейбан, уже весь покрывшийся потом, сидя в тени, поплелся за нами. У него становился все более угнетенный вид. На коленках у него появились пятна, в чем не было ничего удивительного.

Обеденный зал был в глубине дома, на верхнем этаже, с большими окнами, позволявшими видеть остров. Он был полностью отделан тиковыми дощечками, от одного дерева. Изгибы слоев повторялись по всему залу.

На одной из стен висели трофеи Петерса за долгую шпионскую жизнь. Среди них были: Крест Британской Империи, орден Ленина, Военный Крест, многочисленные яркие награды фашистской Италии, посвящение в рыцари Железного креста, так же как и многочисленные медали, ордена и звезды стран и режимов, существовавших в холодной атмосфере двадцатого столетия.

Напротив этих впечатляющих свидетельств помощи разным странам висели три картины Пикассо, Клейн и стояла небольшая работа Джакометти на пьедестале.

Стол был сделан из ствола огромного дерева и, судя по размерам, это была калифорнийская секвойя. Приглушенное отражение смотрело на меня с его поверхности, так же как и со всех розоватых бокалов. Стол был накрыт на четыре персоны, и все находившиеся на нем предметы были массивными современными шведскими серебряными изделиями.

В зал вошла девушка лет пятнадцати, и я должен был ухватиться за стол, чтобы не ринуться вперед с нечленораздельным мычанием. Она была невысокого роста, светлокожая, если судить по незагорелой полоске, проступающей над бикини, с черными длинными и блестящими волосами.

На ней не было ничего, кроме белых штанишек размером с почтовую марку, а при виде ее тела Папа мог был разбить все Святые Реликвии.

Ее лицо представляло сплав девственной невинности и животной страсти, заставляя вас перестать дышать. Маленький вздернутый носик, огромные карие глаза и ротик, какой можно увидеть только у греческих богинь, возбуждающих страсть.

— О, Лалия, дорогая, — сказал спокойно Петерс, — поздоровайся с гостями.

Ростом около метра пятидесяти, с грудями, подобными маленьким потемневшим монетам, топая своими маленькими ножками по бархатистому ковру, она направилась ко мне. Приподнявшись на цыпочках, она с величайшей торжественностью поцеловала меня в губы. Я не смог удержаться, чтобы не положить руку на ее плечи, ибо инстинктивно и с невероятным желанием мне захотелось ласкать ее… бесконечно. Затем, величественно покачивая бедрами, она направилась к Хоннейбану. Увидя ее, тот в ужасе отступил, а она, видимо, очень удивленная, вернулась к Петерсу. Я был бы одним из поборников убийства этого потного и охрипшего педанта. Он стал, насколько это возможно, еще краснее, и я думаю, что в темноте он светился бы красным цветом.

Лалия все обеденное время провела на коленях у Петерса. Время от времени снимая с оказывающейся рядом с ее ртом вилки пищу. Она ничего не говорила, но иногда целовала его в ушко с задумчивым видом. Мне с трудом удавалось сдерживать себя от прыжка через стол и желания схватить ее и скрыться с ней вместе. Я был уже почти безумен, когда Петерс, смочив пальцы в шампанском, пощекотал ее меж грудей, заставив рассмеяться. Совершенно восхитительный обед включал в себя также белую фасоль и пиво, которым я уделил особое внимание. Пока мы поглощали пищу, Петерс продолжил свой доклад:

— Я перестал работать в 1960 году. Счел, что не смогу выдерживать некоторые физические нагрузки, важные для шпиона. Нет ничего печальнее свергнутого с пьедестала идола; актера, переставшего пользоваться успехом; растолстевшего спортсмена. Лучше уйти на отдых в зените славы. Теперь мне семьдесят. Я осел здесь, сконцентрировавшись на устрицах с горячим соусом саки.