Торговец тюльпанами

— Возможно. Однако в тот день я — по приглашению сына, к которому присоединился и отец, — еще долго оставался с Деруиками, я принял участие в пире, который задал детям Корнелис, угощение, надо сказать, было скудным: маниока и прибрежная рыба, — но нищенский этот ужин прошел очень весело, благо тафия, жгучее и крепкое снадобье, которое туземцы делают из тростника, исцеляет от любых печалей… Никаких серьезных разговоров за столом не велось, только отец, в легком подпитии, обмолвился: раз так, давайте все останемся в Бразилии, потому как жизнь здесь простая и климат приятный, и прибавил, что, когда нет крыши над головой, лучше жить в теплых краях, чем в Провинциях… Сыновья с ним согласились, без споров поддержали решение старика… Вот тут я и откланялся, сочтя свое задание выполненным, а назавтра же отплыл на «Лучезарном» в Амстердам. Все, сударь, мой рассказ закончен.

— Что ж, благодарю, — отозвался ректор, вытряхивая снег из складок плаща.

И надолго замолчал, шумно дыша и устремив взгляд на ветви огромной липы, раскинувшиеся над крышей дома.

— Еще одно, — очнулся он, когда уставший ждать собеседник принялся натягивать перчатки. — У меня есть для тебя поручение. Вот письмо. Передай его, не открывая, метру Бакеландту, который ведет наши дела. В письме, среди прочего, сказано, чтобы нотариус выплатил тебе вознаграждение в двадцать флоринов, но ты получишь эти деньги, только если исполнишь все в точности. Понятно?

— Чего ж тут не понять, сударь.

— Ну, иди!

Ректор потрепал юношу по плечу, и тот вскочил со скамьи. Довольный тем, что может немного размяться, он двинулся к воротам, то и дело проваливаясь по щиколотку в снег и хлопая в ладоши, чтобы согреться. Перед тем как выйти из сада, он в последний раз обернулся.

— Поискать вашу карету? Она не вернулась.

— Не бери в голову. Ступай, говорю!

Молодой человек надел шляпу и перешел на другую сторону улицы.

Паулюс остался один. Он дождался, пока снег засыплет следы и выемку, оставленную на скамье его собеседником, после чего с трудом поднялся и неуверенно, ставя впереди себя костыль, как слепой свою трость, побрел через сад к скрытому зарослями ежевики колодцу.

Колодец Деруики построили так, что виден он был только из верхних окон дома, а с улицы нет. Продираться к нему через колючие кусты было мучительно, край его оказался облит льдом, похожим на лак, а в толще льда застыли веточки, листья вяза и орешника, и даже расплющенная дохлая лягушка…

Паулюс ван Берестейн бросил костыль на грубо обтесанные камни, собрав последние силы, шагнул через край и провалился в колодец. Мгновение спустя послышался треск проломленного льда, наружу выплеснулись зеленоватые брызги. Снег сыпал не переставая до тех пор, пока не укрыл всю грязь.

…Метр Бакеландт взял письмо из рук запыхавшегося гонца и, выполняя первое указание своего клиента, выдал тому двадцать флоринов из хранившихся в конторе денег Берестейна.

Дальше нотариусу предписывалось немедленно выпроводить всех посетителей, отправить по домам служащих и запереться. Советоваться с кем-либо по поводу тех указаний, которые ему предстояло прочесть, клиент запретил, приказал только свято — слово было подчеркнуто — их выполнить.

Перед тем как читать дальше, нотариус проверил подпись и печать: они оказались подлинными. А в письме содержался текст завещания, довольно короткий: в двадцати строках Паулюс ван Берестейн отписывал все свое движимое и недвижимое имущество: состояние в пятнадцать тысяч флоринов, контору поверенного, подлежащие продаже должности, плантации тюльпанов, восемь домов — плюс девятый, приобретенный недавно на Крёйстраат… семейству ван Деруик, назначив опекуном по завещанию главу семьи, Корнелиса, носящего ту же фамилию и проживающего, как предполагается, в бразильской капитании Пернамбуко. Если же его там не окажется, следует искать его повсюду и найти для совершения вышеуказанных действий. Все распоряжения должны быть исполнены немедленно, ибо к тому времени, как станет известна воля завещателя, упомянутый испустит дух.

Последний абзац документа представлял собой текст извещения о кончине Паулюса ван Берестейна, в котором никому не разрешено было вычеркнуть или изменить ни единого слова, поскольку это тяжко оскорбило бы память усопшего:

Всемогущему Господу в Его вечной и неизменной мудрости угодно было принять в благословенной радости Царства Своего Небесного моего дорогого отца, господина Паулюса ван Берестейна, покинувшего сию юдоль печали восьмого числа этого месяца в одиннадцать часов утра, а перед тем десять дней прикованного к постели осложнениями подагры.