Торговец тюльпанами

— Как будто я не о серьезном! Даю ровнехонько тысячу гульденов, и еще дюжину золотых дукатов прибавлю, если быстро управимся — мы тут засиделись, а мне не терпится добраться до койки.

Левая рука незнакомца, на которой недоставало первой фаланги большого пальца, уже нырнула в сумку у пояса. Он что — прямо сейчас готов выложить тысячу флоринов? Еще мгновение — и деньги посыплются, словно из рога изобилия?

— Кто вы такой? Кто вас сюда привел? — расспрашивал тем временем господин Засов, недолюбливавший новичков просто по роду своих занятий.

Виллем первым вспомнил, что в Голландию недавно вернулись суда Ост-Индской компании и что по Харлему разгуливают офицеры с туго набитыми карманами. Эта мысль помогла ему стряхнуть расслабленность, он разом окреп, твердой походкой направился к незнакомцу, а остановившись в нескольких шагах от него, вежливо поклонился.

— Кем бы вы ни были, сударь, я принимаю ваши флорины, будучи уверен, что они предложены честным человеком… Луковица ваша!

— Благодарю. Этот тюльпан украсит балкон моей невесты, она живет в далекой стране, где ничего такого не растет. Когда мы расставались, я поклялся любимой раздобыть живой образчик цветка, который она видела на картинке, и сдержал обещание.

— Потише, молодые люди! — вмешался секретарь, заполучивший наконец свою грифельную доску. — Торопиться некуда: сделка будет заключена только после того, как закончатся торги. Тысяча флоринов и двенадцать дукатов. Кто больше?

Ответом было гробовое молчание. Паулюс ван Берестейн жестом показал «коли так, я отказываюсь от луковицы», все остальные — те, кто только что набивал цену, — тоже отступились, явно радуясь тому, что выбыли из состязания. Когда все успокоилось, господин Засов нацарапал на своей доске новую цифру и, объявив, что сделка состоялась, без промедления перешел к следующей луковице — великолепной Ducken с двумя детками, страшно возбудившими покупателей. Казалось, скандал уже забыт и никто ни на кого не держит обиды, даже ректор, к которому, похоже, вернулось доброе расположение духа, что-то мирно обсуждал с товарищами, только что осыпавшими его оскорблениями.

Виллем, заключив, что ссоры такого рода для тюльпанщиков обычное дело и что он станет среди них своим, как только, взяв с них пример, научится пить и орать, не стал дожидаться окончания торгов. Договорился с покупателем об условиях и месте оплаты, простился с Паулюсом, рассеянно кивнувшим в ответ на его поклон, и вышел из таверны. Кареты он не увидел: ректор, видимо, отпустил кучера, но найти дорогу домой оказалось легко: по прихоти Берестейна, колеса равномерно оттискивали в колее его монограмму. Так, идя по следу, Виллем вскоре оказался на Крёйстраат.

И только наутро спохватился: он ведь не спросил имени покупателя, только назначил свидание на берегу канала, в тени храма — считалось, что такое святое место лучше прочих подходит для торговых операций: там-де совестно врать и мошенничать.

Старший из братьев Деруик был просто сам не свой из-за заключенной им сделки. А вдруг незнакомец сбежит? А вдруг обещанная тысяча флоринов растает без следа? К счастью, Фрида, вернувшись с рынка, сообщила, что там все говорят, будто какой-то сильно разбогатевший в Индии молодой офицер вернулся в Харлем и теперь швыряет в кабаках деньги не считая, и кое-кому известны даже его имя и звание: лейтенант Алоизиус Росвен. Еще служанка сказала, что согласна с мнением прачки, считавшей, что как только этот красавец-вояка остынет к приключениям и лишится своего пиратского загара, он будет самой что ни на есть подходящей партией для девиц. Виллем попросил описать «красавца-вояку», и ему показалось, что портрет соответствует внешности «его» моряка, каким тот сохранился в его памяти. Да, несомненно, это он. На этот раз удача на стороне Деруиков!

Лейтенант Алоизиус Росвен на встречу опоздал, и явился он к храму вдребезину пьяный, опираясь, как на костыли, на двух — таких же хмельных — девиц. В бороде у него застряло несколько кусочков мяса, а еще не погасшую трубку он сунул чашкой в карман, и ткань вокруг прожженной ею дыры еще тлела. Подойдя к Виллему, моряк убрал волосы со лба, и стал виден один глаз — совершенно рыбий: влажный и белый.

— Это ты, что ли, тут… садовник?

От Росвена несло солодом и анчоусами, он пошатывался, но в уме, залитом спиртным, еще барахталось воспоминание о назначенной встрече, и ван Деруику это понравилось.

— Да, это я, Виллем! — отчетливо, будто обращался к глухому, выговорил он.

Алоизиус сбросил вцепившихся в него девиц и побрел к ближайшему каналу, чтобы умыться холодной водой, а когда лечение не помогло, окунул голову целиком. Теперь представление о месте и времени, похоже, вернулось к нему окончательно, и он, отдуваясь, ибо из ушей и носа все еще лило, предстал перед Деруиком.

— Луковица при тебе?

— А деньги при вас?

Покупатель хлопнул по карману камзола, что-то звякнуло. Что ж, если у него там чистое золото, тысяча гульденов вполне может оказаться и совсем небольшой кучкой монет…