Торговка

До меня вдруг как-то разом дошло, что этому человеку не дано понять, что все, что я делала, было ради него. Тыкалась-мыкалась, морду разбивала, рыдала, врала, юлила, пахала как проклятая — вон чего наворотила, целый торговый дом… Все ради него!

Мы проехали через какую-то сонную деревню. Трассу неожиданно стиснул матерый черный ельник, а впереди и сбоку взметнулось дымное пламя.

Но горел не наш фургон.

На обочине был разложен здоровенный костер из толстых плах, политых соляром. Поперек дороги стоял обычный милицейский «жигуль» с включенными фарами.

Наш грузовик, со сплющенными плоскими покрышками, лежал на боку в глубоком кювете, оттуда торчала только измятая крыша и закопченный зад кузова с сорванными дверями-воротцами. Повсюду на снегу были раскиданы и растоптаны продукты, вспоротые кем-то мешки с крупой и сахаром, в лужах растительного масла отражался свет кострища. Менты вытаскивали из фуры и выносили на дорогу то, что осталось от налета.

Трофимов-зять сидел на бревне, положенном поперек дороги, зажав вафельным полотенцем рот. Оказывается, ему выбили зубы, и говорить он толком не мог. Говорила плачущая жена.

Они ехали себе, ехали, а потом увидели это бревно поперек полотна. Юрка решил, что оно с лесовоза свалилось, вылез убирать, и тут с воплями посыпались со всех сторон, даже с деревьев, какие-то типы, Трофимова-зятя ударили в лицо кастетом и еще чем-то тяжелым по голове, он отключился. Налетчики орали и лезли в кабину, требуя выручку, проткнули покрышки, спустили бензин из бака и грозились поджечь его, если она не отдаст деньги. Основное она не отдала, свалила под ноги, но сумку с частью денег выкинула им сквозь разбитый боковик. Юркина жена видела, как они потащили товары в лес, потом вернулись и подожгли бензин. Он полыхнул, но тут же погас, потому что растекся далеко и пропитал снег тонко. Тогда эти придурки, гогоча, окружили грузовик и скатили его в кювет. А вскоре и патрульная машина примчалась.

Подкатила местная «скорая» — зеленый «рафик» с крестом. Трофимова-зятя усадили вместе с женой и повезли в райцентр, в больницу. Для осмотра хотя бы.

Почти сразу же подъехал на новом «форде» Роман Львович, выслушал ментов, походил вокруг и вернулся в машину. Я возвращаться вместе с Никитой в Москву не хотела и полезла в галилеевский «форд». Вместе с Гришкой.

Роман Львович разговаривал с кем-то по мобильнику, и я догадалась, что с местным паханом, который держит территорию. Насколько я могла понять, тот утверждал, что его люди не могли такого натворить.

— Заметила, что брали из фургона? — спросил меня Галилей, отключив трубку. — Не муку, не макароны… А вот конфеток и нету… Сладостей! Курева! Пива нету… И вообще, разве это гоп-стоп? Детишки в казаки-разбойники сыграли… Он мне говорит, что тут деревня рядом, сельские пацаны развлекаются зимой… А здесь, где мы, справа проселок тупиковый! Так они ставят посреди шоссейки спертый летом у дорожников знак «Объезд», направляют машины в глубину леса, а потом вылезают, как малолетние Иваны Сусанины, на дорогу и показывают заплутавшим, куда ехать, собирая дань деньгами — на «сникерсы», жвачки и курево. Ну а тут, видно, решили, что проще магазинчик на колесах перехватить!

— Точно! Юркина жена говорила, что они все какие-то мелкие… Мелкие, но много!

— Ладно… Ментура разберется!

— Скажите тому типу, чтобы тут оставался, — махнула я в сторону Трофимова. — Пока буксировщик не придет… А пока пусть все, что уцелело, подберет и в свою тачку грузит.

Роман Львович посмотрел на меня с любопытством:

— А почему вы сами не скажете?

— Просто… лучше вы!

В Москву мы летели летом. За окном светлело, начинался новый день.

И снова надо было впрягаться в ярмо и тянуть свою лямку. Пахать, словом.