По традиции представители арбитража явились в черных костюмах и с похоронными лицами. Не знаю, привычка или врожденное отсутствие чувства юмора помогло им сохранять серьезность, пока Силлери приветствовал их прочувствованной речью, где упоминал о «печальном долге», а под конец сообщал, что надеется встретиться с ними в другой раз при более приятных обстоятельствах.
Они скороговоркой прочли завещание и раздали по экземпляру каждому из нас. Я сразу поискал себя – и нашел:
«Что ж, Митч, – сказал я себе, – вот ты и пролетел». Отложил экземпляр завещания и откинулся на стуле, прикидывая в уме, что у меня осталось и как теперь этим распорядиться.
– Не повезло вам, мистер Кортни, – решился посочувствовать мне какой-то паренек из научного отдела. – А мистер Силлери-то как доволен!
Я взглянул на первый абзац завещания, где говорилось о Силлери. Ну разумеется: он получил все личные акции Фаулера, а также львиную долю капиталов «Менеджериал инвестмент синдикейт», «Андерайтерс холдинг корпорейшн» и еще пары наших дочерних компаний.
Парень из отдела исследований заглянул в мой экземпляр.
– Если позволите заметить, мистер Кортни, – сказал он, – старик мог бы с вами обойтись и получше. С психоанализом я неплохо знаком, но о таком институте никогда не слыхивал.
Я даже вздрогнул; мне показалось, что над самым ухом раздался язвительный смешок Фаулера.
– Вот ведь старый козел! – беззвучно выдохнул я.
Да, у моего шефа всегда было своеобразное чувство юмора.
Силлери кашлянул, и все разом умолкли. В конференц-зале воцарилась тишина.
– Джентльмены, – заговорил великий человек, – по-моему, здесь слишком людно. Думаю, стоит предложить всем, кроме членов правления, покинуть зал.
Я встал.
– Избавлю вас от лишнего беспокойства. Пошли, ребята. Силлери, быть может, я еще вернусь.
И вместе со своей охраной вышел вон.
Некоммерческая организация Институт распространения психоаналитических знаний на деле оказался конурой из трех комнатушек в центре Йонкерса. В первой комнате горбилась над пишущей машинкой чудаковатая старая дева, чем-то напоминавшая героинь Диккенса. Рядом, на покосившейся стойке, торчали засиженные мухами брошюры.
– Я из «Фаулер Шокен ассошиэйтед», – сказал я.
Она так и подпрыгнула.
– Прошу прощения, сэр! Я вас не заметила. Как поживает мистер Шокен?
Я объяснил, что мистер Шокен больше не «поживает», и она разрыдалась. Да что же это? Да как же это? Такой был добрый, благородный человек, столько жертвовал на Институт! И что же теперь им с братом делать? Бедный мистер Шокен! Бедный ее брат! Бедная она сама!
– Быть может, еще не все потеряно, – сказал я ей. – Кто у вас главный?
Громко сморкаясь, она сообщила, что ее брат, он в кабинете.
– Только умоляю вас, мистер Кортни, сообщите ему это новость осторожно! Он такой хрупкий, такой чувствительный…
Я пообещал, что буду очень осторожен, и вошел. Чувствительный братец храпел, упав головой на стол; в нос шибанул запах спиртного. Я растолкал его, и он уставился на меня наглыми, налитыми кровью глазами.
– Вы кто? Чего надо?
– Я из «Фаулер Шокен ассошиэйтед». Хочу взглянуть на ваши бухгалтерские книги.
Он энергично замотал головой:
– Никак нельзя, сэр! Никому, кроме старика, мы их не показываем.
– Старик умер, – ответил я. – Вот его завещание.
Я показал нужный абзац в завещании и свое удостоверение личности.
– Вот незадача! – проворчал он. – Кончились, значит, золотые денечки! Или, может, вы нас здесь оставите, мистер Кортни? Видели, что там написано? Он хотел, чтобы вы участвовали…
– Вижу, – ответил я. – Бухгалтерские книги, пожалуйста.
Я просидел над ними, не разгибаясь, три часа – и выяснил, что Институт существует исключительно для хранения и использования 56 процентов акций организации, по прихоти Фаулера Шокена названной «Генеральная корпорация редукции фосфора в Ньюарке».
Выйдя в коридор, я подозвал своих охранников:
– Пошли, ребята. Теперь в Ньюарк!