Торговцы плотью

— Вот это надо запомнить, — несколько раз говорила она.

Потом мы вместе приняли душ, что доставило ей несказанное удовольствие. Одевшись, я протянул ей сто долларов, и она вытаращила глаза.

— Так много!

Но деньги взяла без колебаний.

— Ты просто кукленок, — сказала она. — Живой кукленок. Заглянешь еще в бар?

В пятницу утром я проплавал несколько часов. Кожа начинала шелушиться, и мне не хотелось оставаться на солнце. Я надел куртку, легкие фланелевые брюки и поехал в Палм-Бич.

Там на меня снизошло откровение. Типичный нью-йоркский обыватель, я считал, что шик и элегантность можно найти только, в Манхэттене. Ворт-авеню безжалостно развеяла мои иллюзии. По сравнению с Виа-Мизнер Мэдисон-авеню выглядела не лучше Орчад-стрит.

Дело даже не в универмагах и бутиках с глазастыми витринами, выставляющими напоказ сверкающие драгоценности. Самое сильное впечатление произвели на меня разодетые женщины, кочующие из магазина в магазин с единственной целью — потратить деньги.

Я набрел на кафе под открытым небом, сел за раскладной столик, чтоб выпить «Кампари» с содовой и понаблюдать за блестящим парадом.

Флоридские дамы были, пожалуй, чуть постарше клиенток «Баркаролы», но столь же изысканно и роскошно одеты и причесаны. Я нашел их более спортивными: загорелые, сильные, профессионально играющие в гольф или теннис.

Я не утверждаю, что Великая Мысль молнией озарила меня именно в этот момент. Я не испытывал потребности вскочить и заорать: «Эврика!» Но главное — она зародилась.

Эта Великая Мысль состояла в следующем: открыть в апартаментах женский клуб для состоятельной публики. С солидным вступительным и регулярным ежегодным взносом. Такой же пышный и элегантный, как знаменитый чикагский бордель «Сестры Эверли». Еда, напитки, трио музыкантов в баре.

Наверху несколько спален. Кроме поставки жеребцов, клуб может сдавать эти спальни своим членам (за плату, конечно) для отдельных свиданий с их собственными любовниками.

Воображение раскручивалось с бешеной скоростью. Я уже мысленно видел салон красоты и небольшой оздоровительный комплекс с сауной и массажистом.

Пообедал в тот вечер в Палм-Бич в ресторане, где на столах стояли свечи в канделябрах и подавали красную рыбу с миндальной водкой. Оставил в бутылке немного великолепного «Мюскаде» в надежде, что официант обладает достаточно тонким вкусом и прикончит ее.

Вернувшись в мотель, целый час пробродил босиком по пляжу, прокручивая в уме гениальную идею. «Питер-Плейс», на мой взгляд, — вполне логичное и легко запоминающееся название. Я представил себе роскошный особняк в Ист-Сайде, строгий, со вкусом оформленный интерьер.

Если «Питер-Плейс» завоюет успех в Манхэттене, почему не подумать о нечто подобном в общенациональном масштабе? Мое воображение рисовало уже целую сеть клубов, принадлежащих мне целиком или на паях. «Питер-Плейс» в Нью-Йорке, Палм-Бич, Атланте, Лос-Анджелесе, Чикаго, в любом городе, где женщин в избытке. Может быть, даже в Лондоне, в Париже, в Риме!

В субботу утром я купил блокнот и начал делать заметки. Изливая на его страницах идеи об организации и содержании роскошного кошатника, я наконец без особого энтузиазма подошел к финансовым проблемам.

По моим расчетам, мы с Мартой должны были завершить год примерно с четвертью миллиона наличными. Если уговорить, скажем, тысячу клиенток выложить в качестве членского взноса по пятьсот долларов, или пятьсот клиенток — по тысяче, получится еще полмиллиона. Я знал, что это лишь малая часть капитала, необходимого для создания подобного частного клуба, и с грустью понял, что без внешнего финансирования «Питер-Плейс» не состоится.

В воскресенье около полудня я позвонил Марте Тумбли, которая только что вернулась из Вирджинии. Она разговаривала с Люком Футтером и ввела меня в курс дел.

Уолкотт Сэндз освобожден под залог в десять тысяч долларов. Конечно, он сообщил о нас полиции. Посланные на расследование детективы обнаружили запертую пустую квартиру. Привратник Макс — благослови его Господь! — заверил их, что у нас законно действующая школа. Вот так.

Футтер считает, что можно открываться во вторник, не опасаясь нежелательного поворота событий. Я сообщил Марте, что время провел великолепно, собираюсь немедленно вернуться и кое-что с ней обсудить.

Я заказал на понедельник билет первого класса на дневной рейс из Палм-Бич и направился к океану поплавать и погулять в последний раз.

Около пяти я пошел в коктейль-бар, думая пригласить Пат на ужин в свой последний вечер во Флориде. Бородач за стойкой сказал, что по воскресеньям она не работает, но оставила записку «для Питера».

В записке корявым детским почерком было нацарапано одно слово — «Пат» и номер телефона.

И я позвонил ей из автомата в мужском туалете рядом с писсуарами и висящими на стене автоматами, выдававшими радужные французские презервативы.

Ответивший мне мужской голос принадлежал безусловно пьяному человеку.

— Пат дома? — спросил я.

— А кто говорит? — спросил он.

— Меня зовут Питер. Пат дома?

— А кто такой… — начал было он, но тут я услышал удар, похожий на затрещину, детский визг и плач.