Торквемада и испанская инквизиция

Это, конечно, не означает, что тело удалось обнаружить, а говорит лишь о том, что на указанном Хуаном Франко месте намечалось впоследствии установить могильный камень. Отсутствие останков жертвы, несомненно, представляет одну из неразгаданных тайн этого дела, но отнюдь не свидетельствует о том, что инквизиторы не стремились раскрыть всю цепь событий, поскольку вся история якобы была изначально сфабрикованной, и старались лишь придать правдоподобный вид фальшивке.

Неопределенность и путаница в отношении времени совершения преступления, конечно, требует определенных комментариев.

Противоречия в этом вопросе бросаются в глаза, и невозможно согласовать дату распятия с датой ареста Бенито Гарсии в Асторге. Хосе утверждал, что распятие состоялось в конце пасхальной недели 1488 года: он и остальные обвиняемые заявили, что вновь собрались примерно шесть месяцев спустя, чтобы отправить Бенито с гостией в Самору. Однако Бенито был арестован в Асторге в мае или июне 1490 года – почти через восемнадцать месяцев после того, как его послали в Самору – и облатка по-прежнему находилась у него, так и не доставленная адресату. Именно это кажется установленным. Но, может быть, уместно самое простое объяснение этого противоречия? Исходя из наших нынешних знаний, мы не можем с уверенностью утверждать, что инквизиторам не удалось разобраться в этом. Все разъяснят документы, относящиеся к прочим обвиняемым.

Сроки, упомянутые ризничим, пожалуй, несовместимы с датой происшествия на постоялом дворе Асторги. Вспомним, что он сказал, будто передал облатку примерно за пять месяцев до ареста Франко. Это усиливает уже сформировавшееся впечатление, что обнаруженная при аресте Бенито облатка вовсе не та, которую посылали в Самору почти два года назад. Первая гостия и письмо Абенамиусу, по-видимому, достигли адресата. Если сделать такое допущение – а нет никаких доводов, опровергающих его с полной очевидностью, – противоречия в показаниях по большей части сразу исчезают.

Лоэб, конечно, исходит из того предположения, что гостия, посланная из Ла-Гвардии в 1488 году, и гостия, найденная у Бенито в Асторге в 1490 ходу, – одна и та же. Такое предположение кажется вполне естественным, но все-таки является поспешным и отнюдь не очевидным.

Что до других расхождений, указанных Лоэбом, то они затрагивают частные детали, не имеющие серьезного значения.

Бенито утверждает, что руки и ноги ребенка были прибиты гвоздями к кресту, хотя и были уже к нему привязаны, тогда как Хосе не упоминает о гвоздях.

Хосе и Хуан Франко оба утверждали, что именно брат последнего вскрыл вены на руках мальчика, тогда как д'Оканья сказал, что это сделал Хосе. Мы уже уделили внимание обстоятельствам, из-за которых д'Оканья обвинил Хосе, предположив, что им двигало желание отомстить.

Хуан Франко признался, что сам вскрыл мальчику бок и извлек сердце, а Хосе показал, что Хуан сделал надрез, а Гарсиа Франко вырвал сердце.

Наиболее очевидным кажется факт, что ребенок умер от потери крови. Но Бенито утверждает, что его задушили, а Хосе в одном из показаний упоминает, что мальчику заткнули рот, потому что он кричал. Мы уже предположили, что выражению «lo ahogaron», как и «задушили», не стоит придавать значения.

Таковы основные расхождения в показаниях. Однако не следует забывать, что этих людей спрашивали о событиях двухгодичной давности, и неточности в деталях не только возможны, но и неизбежны. Несмотря на противоречия в частностях, показания по основным фактам совпадают у всех соучастников. Лоэб выдвигает, пожалуй, слишком смелое предположение о том, что такое совпадение стали результатом уловок инквизиторов. Он утверждает, что при возникновении расхождений инквизиторы оставляли узников наедине, чтобы они могли договориться о согласованном изложении событий.

Но для подобных утверждений нет ни малейших оснований. В своих записях секретарь однозначно отмечает, что инквизиторы присутствовали на очных ставках; записи эти предназначались не для широкого круга читателей, а для хранения в тайных архивах инквизиции, и потому любое заявление об обмане можно сразу отклонить как совершенно необоснованное.

Но даже если написанное неверно – то есть неправда, что инквизиторы присутствовали на очных ставках, – и заключенные действительно имели возможность прийти к взаимопониманию, очень трудно поверить, что они сообща пришли к решению отправить самих себя на костер.

Попытка Лоэба придать своему предположению обоснованный вид малоубедительна, пусть даже такие методы отвечали бы духу инквизиции. Пожалуй, над ним довлело желание добиться одобрения своей точки зрения.

«Мы бы могли еще понять,- утверждает он,- если бы обвиняемые пришли к взаимопониманию, стараясь снять с себя вину, сгладить промахи или переложить вину на других. Но что может дать взаимопонимание в случае, если делалось признание в преступлении?

Обвиняемым не стоило бы беспокоиться – оставалось просто дать честные показания. Но все объясняется, если, напротив, они готовили признание в преступлении, которого никогда не совершали».