Торквемада и испанская инквизиция

Лоэб строит аргументацию, исходя из абсолютной уверенности в том, что между заключенными существовал сговор о признании. Но сие для нас отнюдь не очевидно. Лоэб утверждает, что «все объясняется, если, напротив, они готовили признание в преступлении, которого никогда не совершали». По нашему мнению, это ничего не объясняет.

Что могло заставить их прийти к взаимному согласию в том, чтобы сделать признание в преступлении, которое они не совершали,- признание, неизбежно ведущее на костер? Какую выгоду хотелось им извлечь из ложных показаний на самих себя?

Одно из главных препятствий, не позволяющее отклонить всю историю как фальсификацию, – признание Хосе «раввину Абрааму» в тюрьме Сеговии. Лоэб понимает это и предпринимает попытку преодолеть помеху, но его аргументы недостаточно строги.

Но если Лоэб совершенно неубедителен в стараниях доказать, что распятие мальчика – всего лишь выдумка, то трудно найти что-либо более убедительное, чем его первое утверждение: даже если считать изложенную в досье Хосе историю правдой, то события вовсе не складываются в картину ритуального убийства, а выглядят как элемент колдовского действа.

С этим заключением приходиться согласиться, хотя на первый взгляд может показаться, что распятие ребенка служило обеим целям одновременно. Такое мнение сложилось после заданного инквизиторами вопроса о том, почему мальчика именно распяли, а не предали смерти каким-нибудь другим образом, хотя для колдовства необходимо было лишь сердце ребенка.

Ответ гласил, что распятие выбрали из желания высмеять и оскорбить почитание крестных мук Иисуса Христа. Но между этим и ритуальным жертвоприношением огромная разница. Если мы обратимся к использованным бранным выражениям, то обнаружим лишь фразы, оскорбляющие именно Спасителя и произносимые как колдовские заклинания, насылающие «порчу». В данном случае вместо обычного деревянного или воскового чучела использовали живого человека. Что же касается остального, то жертвоприношение ребенка имеет отношение лишь к колдовскому обряду, а не к религиозным таинствам или обычаям иудеев.

Пожалуй, без всяких сомнений можно отвергнуть теорию о том, что распятие Святого Младенца из Ла-Гвардии следует рассматривать как пример иудейского ритуального убийства. До этого пункта в рассуждениях Лоэба мы согласны с автором, но не далее, поскольку не можем вместе с ним утверждать, что преступления вообще не было. Чтобы убедить нас в этом, было бы необходимо доказать, что обсуждаемое досье – подделка, служащая исключительно целям Торквемады. Мы, однако, находим доказательства обратного. Если бы предположение Лоэба оказалось справедливым, то последовало бы распространение материалов дела среди населения, и они не оставались бы сокрытыми в секретных архивах инквизиции в течение четырех столетий.

Вполне объяснимо, что Торквемада решил использовать дело Ла-Гвардии в своих целях и следил за ходом процесса. Однако, это говорит лишь о том, что он не упустил благоприятную возможность. Сам приговор выдержан в выражениях, рассчитанных на возбуждение общественного мнения против евреев. Цель, по-видимому, состояла не только в том, чтобы послать его копию в Ла-Гвардию. Мы можем согласиться с выводом о том, что копии составленного таким образом приговора были разосланы по всей Испании, поскольку обнаружен перевод его на каталонский.

Культ Святого Младенца из Ла-Гвардии возник немедленно и быстро получил широкое признание. Появились многочисленные святыни в его честь, первую и главную из которых создали на месте дома Хуана Франко, который снесли до основания. Здесь, в подвале дома, был воздвигнут алтарь – на том месте, где, согласно поверью, начались страдания ребенка. Он выполнен в виде фигуры мальчика, крепко привязанного к колонне.

Над этой подземной святыней быстро возвели церковь.

Другая святыня – уединенное строение – возникла возле Санта-Мария-де-ла-Пера, то есть в том месте, где закопали тело мальчика. Еще одну устроили в пещере, где состоялось распятие.

«С тех пор во все времена, – утверждает Морено, – все три святыни стали часто посещать люди, приходившие поклониться младенцу как святому».

Первая из перечисленных святынь была отстроена в 1501 году – по крайней мере первое упоминание о ней связано именно с этой датой. Назвали церковь именем Святого Иннокентия. Морено отмечает, что папы и епископы одобрительно относились к культу Святого Младенца и полные или частичные индульгенции всегда выдавались верующим, посещавшим его святыни.

Жители Ла-Гвардии выбрали его своим святым покровителем и постились вечером Дня Святого Младенца, первоначально отмечавшегося 25 марта, но впоследствии перенесенного на 25 сентября. Морено включил в свою книгу предписанные на этот день молитвы и литании[134].

Впрочем, не стоит оставлять без внимания тот факт, что Рим – всегда предусмотрительный, как уже отмечалось, в вопросе канонизации – все-таки не признал Святого Младенца Ла-Гвардии одним из святых католической церкви.