Фомор, не слушая ее, встал и как сомнамбула вышел из палатки. Марисса посмотрела ему вслед, поморщившись – и чего, мол? Торнан посмотрел на нее… но решил, что слова, что вертятся у него сейчас на языке, пользы не принесут.
Чикко он нашел не сразу. Тот сидел в углу площади, на поваленной разбитой каменной коновязи, и шмыгал носом.
– Чикко, ну что ты? – встряхнул его за плечи Торнан. – Ну, неужели ты так обиделся на Мариссу? Она ведь всего лишь глупая девчонка, которая мало понимает, что говорит. Да, в конце концов, если это давно не тайна, то и огорчаться незачем!
Чикко всхлипнул:
– Но ведь теперь ты должен меня презирать… Как Марисса… Теперь я понимаю, почему она не любила меня…
– Да с какой стати?! – взревел Торнан. – Мне, если хочешь знать, до ваших обычаев вообще дела нет!
– Но ведь я… ненастоящий! – выдохнул Чикко.
С удивлением Торнан взирал на приятеля.
– О, бог Грома, прародитель мой! – воскликнул он, обратив лицо к небу. – Ну если ты так плохо думаешь обо мне, то… – он запнулся.
– Я не настоящий! – повторил Чикко. – И даже богов-защитников не имеющий! Любые боги мной побрезгуют! Пальцем деланный, а не как положено у людей! Но… но ведь меня тоже родила мать, как и всех вас! – невпопад восклицал он. – И она не тетка, а лучшая в мире! И отец любил меня не меньше…
И вдруг тихонько заплакал.
Торнан лишь горестно всплеснул руками. Ну что ты будешь делать? Ну почему, во имя всех небес, ему досталась такая команда, состоящая из глупой девчонки, не следящей за языком, и мага, не понимающего самых элементарных вещей?
Что ему оставалось? Он просто снял с пояса флягу и принялся вливать красное вино в рот всхлипывающего шамана.
Все, что случалось в его жизни, Чикко переносил достаточно легко. А случалось с ним много такого, что другого убило бы наверняка. Но Чикко перенес все, что ниспослала ему судьба, и главным образом потому, что на самом деле, как думал его приятель, так и остался, по большому счету, диким человеком с диких островов.
Он много знал и много умел, он многому научился, и прежде всего – научился ловко выживать в большом и неприветливом мире. В первый же год, ступив на землю Логрии, он каким-то шестым или двенадцатым чувством понял, что к чему. Он привык питаться жареной требухой и колбасами с жаровен, он познакомился с ворами, срезающими кошельки, и «ломовиками», что таскали вьюки с повозок и караванов, и освоил их ремесло, отводя глаза караульщику или обираемому купчине. Он научился болтать на полудюжине языков и даже освоил грамоту – чтобы читать чародейские книги. В борделях он перепробовал женщин всех цветов кожи и рас. Затем поднялся выше, пристроившись к мошенникам и аферистам. Сунулся было в игорные притоны, но быстро понял, что его рано или поздно вычислят и укоротят на голову. Потом было тяжелое и бессмысленное ученичество у чародея. И вновь он пережил крах своих надежд, и вновь начал сначала.
Его азартная и опасная жизнь приносила ему золото, но с той же легкостью его поглощала. Он копил и терял…
Монеты, потраченные на баб, проигранные, просто непонятно как разошедшиеся. Пять сотен, утонувшие вместе с кораблем на переходе из Нейсе. Тысяча сто, вложенные в торговлю благовониями и украденные приказчиком торгового дома. Три с лишним тысячи, отобранные у него в последний раз…
Помогало ему в жизни одно качество, оставшееся со времен жизни в племени. Он не беспокоился о будущем и старался не вспоминать прошлое. Будущее придет, тогда и будем о нем беспокоиться, и что толку бояться бедствий грядущего дня, если они могут и миновать по воле судьбы. Зачем бояться бед, которые еще не наступили?
И тем более – какой смысл мучаться уже свершившимся прошлым, которое ты не можешь изменить?
Лишь во снах на него иногда накатывали эти мучительные воспоминания – о его пути в большом мире: пути чужака и неудачника, чьи умения все никак не могут устроить его жизнь.