Торнатрас

Я аж подпрыгнула на диване. Как это пять, когда ему прошлой весной исполнилось семь?

Потом уже брат рассказал мне, что эти прохвосты велели ему скинуть пару лет, чтобы зрители растрогались еще больше.

Поэтому они и вырядили его а-ля «Маленький лорд Фаунтлерой». В этом костюмчике и голубых туфлях с ремешками и пряжками он и правда казался каким-то детсадовцем. Теперь уж джакузи точно будут гоняться за ним, обзывая пупсиком и маменькиным сыночком. Может быть, и из волейбольной команды выгонят.

Ну что ж, он этого сам захотел, никто его насильно не гнал. Боюсь подумать, во что бы они превратили меня, если бы я была такой дурой, что приняла их приглашение.

– Перед вами пятилетний мальчик, единственный сын, растущий без отца и целый месяц не видевший маму, – с пафосом произнес Риккардо Риккарди, ища глазами заветную точку в объективе телекамеры. – Храбрый мальчик. Он согласился на такое испытание, потому что в нас верит. В меня и всю команду «Лучше, чем прежде».

В этот момент телезрители услышали бурные аплодисменты. Можно было предположить, что хлопали гости в студии, которые оставались за кадром. Но тетя Динучча и тетя Мити, смотревшие все это действо из-за кулис, потом рассказывали, что, кроме ассистентов, там никого больше не было, то есть аплодисменты и смех были записаны заранее.

Риккардо Риккарди подождал, пока аплодисменты стихнут, и продолжил:

– Теперь пора посмотреть, действительно ли мы заслужили доверие этого бедного малютки. Пора вернуть ему маму, ставшую такой же, как прежде, и даже лучше, чем прежде!

Он сделал знак рукой, и тотчас зазвучала чудесная музыка, а телекамера показала закрытую дверь, которой заканчивалась лестница в глубине студии. Дверь была позолоченная, лестница розовая, как пастила, и по обе ее стороны стояли большие вазы с цветами.

В этот момент музыку перекрыл отчетливый, взволнованный голос Лео:

– Это же Филиппо!

И Риккардо Риккарди зашипел на него:

– Тс-с!

Но поскольку оба они были не в кадре, никто из телезрителей не увидел, что у мальчика дрожит подбородок и в глазах стоят слезы.

Даже не видя его, я знала, что мой брат сейчас плачет.

А наверху за бутафорской дверью плакала наша мама.

Как этот ползучий гад Риккардо Риккарди разузнал, что именно эту из всех сочиненных им мелодий мой отец написал для мамы по случаю рождения Лео? И как ему удалось достать запись последнего папиного итальянского концерта, на котором они с Дьюком играли «Спасибо за Лео», импровизируя на скрипке и фортепиано?

Какая же гадость – гадость и подлость! Все равно что бросить перцу кому-то в глаза, а потом смотреть, как тот плачет, и сочувствовать!

Уж на что я была зла на Риккарди, но, представив вместе папу и Дьюка, не смогла удержаться тоже – слезы так и текли у меня по щекам, даже воротник стал мокрым. Липучка почувствовала, что что-то не так, пришла и стала старательно слизывать их языком, как будто умывала котенка, и в промежутках еще сочувственно мяукала. Мне было щекотно, но смеяться все равно совсем не хотелось.

Я услышала, как Пульче робко постучала в дверь.

– Иди отсюда! – крикнула я.