Торпеда для фюрера

– Где же он подевался? – переглянувшись с Каверзевым, пододвинул командир разведчиков к мальчишке глиняную миску с какой-то не слишком аппетитной, к тому же отдающей лесной прелью, похлёбкой.

– Дед говорит – на Молоканском хуторе искать надо.

– На Молоканском? – недоверчиво переспросил бывший черноморский матрос Малахов, который, будучи привычен к рыбалке и прочим видам индивидуального промысла, побывал уже на всех курятниках округи. – Там три хаты с половиной всего. Куда там немцев размещать?..

– Так ведь и этот, – промычал в миску Володька, – один был, почти.

– Почти – это сколько? – нахмурился Везунок.

Такое прозвание прочно закрепилось за командиром разведчиков Сергеем Хачариди после того, как на станции Шкуровской он вылез из-под горящего немецкого состава с авиационным топливом даже без копоти на лице. А предварительно – несколько раньше, когда он протащил плотик со взрывчаткой к злокозненному мосту по речушке в локоть глубиной, зато бурной, с перекатами, и тоже, в отличие от мостика, оказался почти невредим.

– Два автоматчика, таких бугая из полевой жандармерии, и баба с малым ребёнком, – перечислил Вовка на грязных пальцах.

– Хорошо бы эту информацию проверить… – лизнул газетный край самокрутки Везунок-Хачариди. – Чую, какой-то резон из этой романтической «Рио-Риты» вытанцовывается. Вот только какой?.. – он задумчиво прищурился на расплывшиеся буквы оккупационной «Азат Кърым» [48] , словно пытаясь прочесть верноподданнические заверения «мусульманского комитета».

Вовка уставился на него, на мгновение забыв о миске, перевёл взгляд на Каверзева и Малахова, но не найдя и там понимания слов командира, снова пожал плечами и сосредоточился на ловле языком маслянистой шляпки гриба.

– Говоришь, пленных с утра привезут? – продолжил Сергей, сунув в угол рта «многие лета Гитлер-эфенди!..»

Мальчишка энергично кивнул, не вынимая замызганной физиономии из миски, запрокинутой в рот.

– А у фрицев утро не позднее пяти начинается, – покачал головой Везунок и подытожил, обернувшись к сержанту-артиллеристу: – Времени совсем мало. Встретить разведгруппу, проверить Молоканский хутор на предмет: нельзя ли взять за душевные яйца командира конвоя и с рассветом уже затесаться в колонну?.. – он пожал плечами. – Чуть что, и… Как говорил самый великий вождь: «Промедление смерти подобно».

– Хутор, вообще-то, по дороге, – напомнил Малахов. – Не больше версты-полутора от посадочной площадки.

– Это радует, – поскреб Хачариди специально отращённую, антично-курчавую бородку, придававшую ему вид этакого Персея с краснолакового музейного кувшина, но только весьма изголодавшегося. – Хотя всё равно: «Промедление смерти подобно».

Ни скорости, ни брони

Оккупированный Крым. Район Феодосии

Почти невидимый для глаза вблизи, если нет ни облаков, ни тумана, ни дыма, луч прожектора, зацепив вёрткий «У-2», мгновенно вспыхнул на его плоскостях и сковал самолётик, точно огонь керосиновой лампы насекомое, только что вылетевшее из мрака. Всё, вплоть до клёпок на кожухе мотора и шурупов на плоскостях, вплоть до швов и потёртостей на кожаном шлеме Таси, стало видно в мельчайших, чуть ли не микроскопических, подробностях.

Второй столб хрустально-синего пламени, прожегший чёрное небо чуть поодаль, был виден уже не так, как первый – врасплох, от него можно было бы уже, наверное, и увернуться. Но теперь поздно. Механически дрогнув, второй луч дугой шарахнулся по чёрному куполу неба и безошибочно поймал ночного «гостя» в перекрестье с первым. Вместе они сделали из «У-2» подлинный светильник, паникадило, сияющее под соборным куполом небесного храма. Куполом, обугленным и дочерна закопченным мраком.

Светильник, сияющий таким торжественным серебром, таким праздничным… В другой бы момент и при других обстоятельствах. Но в этом сгоревшем храме военного неба – скорее, поминальным.

Ночной бомбардировщик, и вблизи-то не слишком грозный, как говорится: «ни вида, ни величия», теперь, распятый лучами прожекторов, стал вовсе крохотным и беззащитным. Наверное, поэтому смерть и не торопилась за ним, поглядывала, должно быть, искоса из-под чёрного капюшона ночи и продолжала скрежетать оселком по косе: «Куда ж ты теперь, на хрен, денешься…»

С запозданием в несколько секунд, за время которых и сердце успело ухнуть в бездонную воздушную яму, и паническая мысль: «Куда бы деться отсюда!», пробежав нервной дрожью по мускулам, улеглась отупляющим спокойствием отчаяния: «Куда ж ты теперь, на хрен, денешься», – с невидимой чёрной земли, забирая всё круче и круче вверх, потянулись голубые струи трассеров. Они разрастались из многоточия в короткие и всё более длинные и длинные пунктиры, чтобы сплошной параболой перевалить зенит и, остывая, сгинуть во тьме, – это если бы была охота следить. Но Войткевич такой баллистикой не интересовался.