Торпеда для фюрера

Только раскрытие части вражеской разведсети, свидетельства парочки уцелевших Настиных соратников по молодежному подполью и документы айнзацкоманды, захваченные во время дерзкой вылазки, вызволили Настю. А следовательское чувство ведомственной солидарности с Новиком, не исключено, что замешанное на опасении жесткой реакции лихого разведчика, позволили ей выйти из застенка без особых физических травм. И они с Александром Новиком были счастливы непозволительно долго, по военным меркам, — целых три месяца, встречаясь в своём доме на съёмной квартире чуть ли не каждую неделю, когда совпадали перерывы в госпитале с увольнительными из близлежащей базы.

Если чего-то и боялся сейчас отважный и, надо прямо сказать, удачливый разведчик, так это подвергнуть Настю, теперь Анастасию Новик, законную жену! — новой опасности. Но не зря же говорят: хочешь рассмешить Бога — поделись с ним своими планами…

Понял, или скорее почувствовал, Саша Новик беду, когда только появился у них во дворе смуглый, как античная терракота, худющий пацанёнок с забавным грузинским именем Мамука.

Тихий, как мышь, сторонившийся чуть ли не собственной тени, в битье окон единственным на весь двор латаным мячом незамеченный. И в воровстве изюма с балконов незамеченный тем более. Тогда только и замечал его Саша, перекуривая у открытого окна, когда соседские мальчишки затевали во дворе очередную «войнуху с фрицами». Во «фрицы» пацаны шли неохотно, поскольку во дворе остались только те и дети тех, кто не подлежал брони или эвакуации, как работники круглосуточно пыхтящего на нужды фронта и флота нефтеперегонного завода «Грознефть». А значит — те, чьи отцы на фронте, бьют сейчас «немца» по-взрослому. И, соответственно, похоронок разнесено по квартирам заводского дома уже немало. Так что «западло», скажем, Кольке Русакову, у которого и отец, и два старших брата сгинули ещё в 41‑м, в «фашисты» идти, пусть даже понарошку. Иное дело — молчаливый чужак с низкой, чёрной, как воронье крыло, чёлкой, точно как у Гитлера, что, насупившись, сидит за нехитрым узором резьбы на веранде перед квартирой бабушки Стелы да и по-русски объясняется через пень-колоду. «Гитлером» Мамука назначался априори, без всякого своего на то согласия, — как, впрочем, и безо всякого своего участия в дальнейшей судьбе гитлеризма.

Один раз, правда, лоботряс Колька вздумал ему углем усики пририсовать для пущего портретного сходства с карикатурным Адольфом, но, увидев, как Мамука, сумрачно глянув исподлобья на приближающегося «портретиста», потянул со стола бабушки увесистую чугунную сковороду, не обращая внимания на её содержимое, замер и…

— Ну его на хрен, — крепко почесался Колька в давно нечёсаном рыжем загривке. — Придём в Берлин, тогда…

А пока что Мамука бережно, ладошкой, сгребал рыжие ломтики жареной картошки несытого своего обеда, рассыпанного со сковороды, и оставался по-прежнему независим, горд и одинок. И, забывшись, егозил и сучил ногами на своей пустой веранде, глядя, как, сигая по ветхим сараям, «наши» наступают, паля из «ППШ», то есть из палок с подбитыми снизу консервными банками так, что слюней не хватает. И видно было, как подмывает его выдать ещё одного невольного «фрица», Марка Финштейна, коварно укрывшегося в бочке из-под солидола. Впрочем, Финьку мать и без того казнит, когда с работы придёт…

— Ты не знаешь, Настёна, чего он меня боится?.. — спросил как-то Саша, давя окурок в блюдце на подоконнике.

— Кто? — невнятно промычала Настя со шпилькой в зубах, усмиряя на затылке смоляной вихрь чёрных волос, так чтобы влез потом под белую косынку.

До её смены в госпитале оставалось полчаса без минуты.

— Да этот малый. — Саша прикрыл окно, задёрнул нитяным тюлем. — Мамука. Смотрю, целыми днями один сидит на веранде, как мышонок в норе, с прочей детворой не водится, хотя видно, что неймётся поиграть… А вчера мы с ним столкнулись на лестнице…

Хоть дома для «Грознефти» и строились в 1928 году со всеми подобающими архитектурными излишествами в виде гипсовых вензелей серпов и колосьев, молотов и наковален, как-то не очень привязанных к нефтяной промышленности, но изнанка внутренних двориков была у них сугубо кавказская. Чуть ли не старый Тбилиси в русскоязычном Туапсе. Общие веранды с дверями квартир, разбег скрипучих ступеней до второго и третьего этажа, хаос сараев и сараюшек, лепившихся к стенам дома, как глинистые ласточкины гнёзда. Поэтому и неудивительно, что жилец кв. № 43 поневоле сталкивался с жильцом из кв. № 3 на одной железной лестнице на чугунных столбах, хоть и разнесены они были по разным подъездам.