— Да наша администрация понятия не имеет, что за группа «Рамштайн». Им всякая музыка только звуки.
Тележенщина пошла к Хозяину и договорилась о съемке в столовой. Вернулась к нам.
— Администрация разрешила съемку в столовой при условии, что мы не станем записывать разговоры за столом вас с вашими товарищами.
— Отдать вам микрофон? — спросил я и потянулся вынуть аккумулятор, который они положили мне в брючный карман. Микрофон же был пристегнут к краю куртки и, черный и мелкий, был практически незаметен на куртке.
— Пусть пока побудет у вас микрофон, — заметил звукооператор и занялся разматыванием какого-то провода, на меня не глядел.
Нас спешно вывели, построили и повели в столовую. «Шаг!» — кричал время от времени Антон. Спиной от нас бежали оператор и его помощник и снимали нас — то ноги, то головы. Ну и, конечно, солнце, как топленое масло, пот, розы, асфальт — все присутствовало. И звук топающих ног. «Шаг!» Очаровательная картинка унижения. И я в кепи и в очках среди всего этого — основной объект показа. Тюремные моды 2003 года, летний сезон. Костюмчик от ГУИНа, хлопок, крашенный в черное, кепи — подарок Сурка, саржа черная, туфли на резинках, без шнурков, армейские, очки
В столовой было ужасающе душно и влажно. При наличии второго яруса окон вверху под крышей их почему-то никогда не открывают у нас. Может быть, боятся насекомых. Не открывают и окна первого яруса. Так что вентиляция совершается лишь за счет дверей. И вот мы вверглись в это пекло, а с нами и телевизионщики. Справа от меня оказался Юрка, слева Витя Галецкий, наш спортсмен. Мишка оказался напротив нас. Юрка и Мишка были в клубе, им не дали даже времени сбегать за ложками, и вот они теперь сидели, не имея, чем есть суп, и потому ели хлеб. Обыкновенно, если они находились в клубе, я брал их ложки с собой, а они присоединялись к отряду, когда он проходил мимо клуба. Так же поступали и музыканты. Но сегодня и я не попал в отряд за ложкой. Но мне уже принесли столовскую ложку. А вот Мишке с Юркой нет.
Мы ели и матерились.
— Ну, бля, Эдуард, с твоим телевизором… Ну, бля.
— Вину искуплю. Попрошу загнать вдвое больше сигарет.
— Да Эдуард тут ни при чем, — защитил меня Галецкий. — Это наше начальство перепуганное выслуживается. Ничего не случилось бы, если бы вы сбегали за ложками.
— А чё, Эдуард, микрофон у тебя не забрали?
— Да он не работает.
— А откуда ты знаешь, что он не работает?
— Да и хуй с ним, если и работает.
— Ну, чудо-лагерёк, ой умру, а не лагерь!
Последняя фраза принадлежит Васе Оглы. Это он называет колонию №13 чудо-лагерьком.
Вдруг появился как из-под земли майор Алексеев. Протянул ко мне руку: «Сдайте микрофон».
Я сдал. Отстегнул сам микрофон и вынул из кармана аккумулятор. Была тишина.
— Он был включен, — сказал Галецкий. — А мы тут хуйни наговорили.
— Да ничего и не сказали. — Юрка, получив от меня мою ложку, выгребал по-быстрому суп, положив в него кашу.
Впоследствии я видел эту сцену по телевизору. Частично они воспроизвели нашу беседу. Но лишь частично, для иллюстрации. В основном там наши челюсти, хлеб, ложки, суп, каша, потные лбы. Поставить «Рамштайн» в качестве звукового сопровождения они поленились. А могли бы. Было бы мощно.
После обеда Хозяин приказал спешно очистить
Что я там сказал? Ну что может сказать военнопленный людям с воли? Он не должен говорить того, что разрушит его надежду на освобождение. Меня подвесили и без того на этом прокуроре Шипе: веди себя тихо, а то опротестуем решение суда. Но имеющие глаза да видят. Военнопленный ходит по лагерю, храня молчание о сути вещей и останавливаясь лишь на деталях быта. Лишь на деталях быта.
XXXVI
Зэки, я убеждался в этом не раз, люди осмотрительные и запасливые. Готовые ко всяким неожиданностям.
— Надо нам сегодня тебе отходную устроить, пару чайников заварим, — сказал Юрка в воскресенье утром. — Самых своих пригласим. Антона, конечно, ну, там Витю Галецкого, бригадира Али-Пашу… Кого еще?
— Васю с Ляпой, — добавил я.
— Ну да… Конфеты у нас еще есть.
— А вдруг все зря? Вдруг не выпустят?
— Ну хоть «купца» наглотаемся, — сказал Юрка. — От души.